– Шли бы вы домой, – сказала она Эрику. – Небось всю ночь просидели тут.
– Боится пропустить исторический момент, – проговорил Михаил Михайлович, – когда я встречусь с Отцом нашим небесным.
– Ладно, ладно, – прервал Эрик, – не торопи судьбу, Миша. Мы с тобой еще увидим небо в алмазах, – и, обратившись к сестре, поинтересовался, скоро ли придет доктор Селезнев.
– У них конференция, – ответила она, что-то рассматривая на капельнице. – И сегодня профессорский обход, так что Селезнев не скоро появится.
– Что значит «не скоро»? – спросила Наталья.
– Что-нибудь после обеда. Когда профессорский обход, график ломается, – ответила сестра.
– Вот вы и возвращайтесь домой, – предложил Наум Самуилович. – Видите: я – молодец. Так и матери скажите.
Эрик подошел к Евсею. Они оказались почти одного роста и оба какие-то тощие.
– Я вас знаю, – проговорил Эрик. – Видел на студенческом вечере в Пединституте, в Старый Новый год.
– Вы тоже у нас учитесь? – Евсею Эрик понравился.
– Нет, я закончил Электротехнический, – ответил Эрик.
– Ну. В ЛЭТИ вы – молодцы. «Весна в ЛЭТИ», я хорошо знал ребят.
– Да, они молодцы. По всей стране ездили с этой «Весной», – кивнул Эрик. – Где вы теперь? В школе?
– Нет, на вольных хлебах, – усмехнулся Евсей. – Ищу работу. А вы?
– Я в аспирантуре остался.
– Евсей тоже б попал в аспирантуру, – не удержался Наум Самуилович. – Если бы не его дурацкий язык.
– Об этом еще Эзоп предупреждал, – улыбнулся Эрик. – Хочешь попасть в аспирантуру – попридержи язык.
Сестре чем-то капельница не нравилась, опять краник пропускает. И попросила Эрика присмотреть, пока она сходит за другим прибором. Эрик покорно занял место у штакетника.
Наталья устремилась за сестрой. Догнала ее в коридоре и уточнила, где проводят конференцию – в кабинете заведующего отделением или в ординаторской – со времени, когда Зоя лежала в этой больнице, Наталье не раз приходилось подлавливать ее лечащего врача. Более того, она, кажется, знала доктора по фамилии Селезнев в лицо. Пока шли рядом, сестра сообщила, что отец этого Эрика, профессор по каким-то «древним грекам», очень плох, он не в состоянии лежать, задыхается. И всю ночь полусидит, замучил сына. Что же касается Наума Самуиловича, она пока не знает – тот только поступил, но, видимо, ничего хорошего. Сейчас ему получше, а привезли совсем плохого.
Оставив Наталью у ординаторской, сестра ушла в процедурную.
Из-за фанерной двери ординаторской слышались голоса и смех, судя по всему, конференция заканчивалась.
Наталья прислонилась спиной к слепому, измазанному до половины серой краской окну. Раньше здесь стоял бурый, в каких-то пятнах, диванчик с продавленным до пола матрацем, из которого вылезали нитки. Зоя лежала в больнице почти месяц, у нее что-то было с почками. И Наталья частенько поджидала на том диванчике доктора. Зою лечила известный в городе врач-нефролог Елизавета Моисеевна Арьева, попасть к ней считалось большой удачей. И верно. Зоя о почках своих забыла. Во всяком случае, не вспоминала. Как не вспоминает о своей лучшей подруге вот уже несколько месяцев. Наталья почувствовала отчуждение Зои почти сразу после свадьбы. Более того, за столом коммунальных платежей однажды утром появилась новая сотрудница. И Наталья узнала, что Зоя перевелась в сберкассу куда-то к черту на кулички, в далекий район новостроек «Гражданка дальше Ручья», названный народом – ГДР. Зоя в ГДР снимала угол с пропиской у какой-то тетки. И почитала ее как мать – своих родителей у Зои не было. Иначе и быть не могло – Зоя обладала на редкость уживчивым и добрым характером. Нужна веская причина, чтобы отдалить ее от подруги. И Наталья догадывалась о причине. Даже странно – Зоя так активно торопила ее замужество и в то же время. Вероятно, так всегда происходит в подобных неразрешимых обстоятельствах.
Доктор Селезнев первым покинул ординаторскую. Наталья сразу узнала его. Невысокого роста, широкоплечий, круглолицый крепыш в белом застиранном халате, доктор скорее походил на борца. Оценивающе оглядел живот Натальи, и взгляд его потеплел. Возможно, доктор узнал ее. Что он мог сказать о вновь поступившем больном Дубровском? Пока нет подробного анамнеза, но предварительно, по первичному осмотру и кардиограмме, у больного Дубровского прочитывается коронарная недостаточность с выраженным склерозом коронарных артерий и стенокардия. А учитывая общее состояние организма – положение больного серьезное, но не безнадежное. Методика лечения пока не определена, но в больнице есть необходимые лекарства, так что беспокоиться не о чем.
– Вера! Кому капельница? – прервал себя доктор, глядя поверх головы Натальи.
– Оленину. Тот прибор мне не нравится, краник пропускает, – ответила сестра.
– Оленину капельницу отменить, – проговорил доктор. – Вкати ему струйную. Полкубика. Строфантина и мочегонного. Он спал ночью?
– Куда там. Всю ночь просидел. И сын был рядом. Атак ничего. Болтает вовсю, сами знаете – профессор.
Сестра вернулась в процедурную, унося обратно штакетник с капельницей.
– Вот и все, что я могу вам сказать, – доктор вновь обратился к Наталье. – И сколько уже месяцев? Пять, шесть?
– Пять, – Наталья продела пуговицу в петлю кофточки, на животе.
– Отец известен? – с грубоватым участием проговорил доктор. – Приличный парень?
Так нередко разговаривают врачи-мужчины, полагая, что профессия дает им особое право свойского тона, рассчитанного на доверие.
– Отец ребенка – мой муж! – отбрила Наталья доктора. – И весьма приличный парень.
– Извините, – засмеялся доктор Селезнев и дружески тронул ее плечо. – Сегодня профессорский обход, а я болтаю с вами.
Наталья вернулась в палату.
Евсей и Эрик о чем-то оживленно разговаривали. Наум Самуилович срезал ножом груши и складывал дольки в блюдце. Михаил Михайлович прикрыл глаза. Гурин сидел на кровати, свесив ноги в теплых носках и накинув больничный халат мышиного цвета. Двое других больных продолжали спать.
– У нас в роте был старшина, – проговорил Гурин, ни к кому не обращаясь. – Так он во сне хрюкал, как кабанчик.
– Не пристрелили? – поинтересовался Михаил Михайлович.
Гурин не ответил и полез за чем-то в тумбочку.
– Наум Самуилович, – проговорил Михаил Михайлович, – как вы полагаете, если человек во сне хрюкает, как кабанчик, он заслуживает, чтобы его пристрелили на сало? Или нет? – Михаил Михайлович тяжело повернул голову, прижимаясь затылком к подушке. – О чем вы думаете, Наум?
– Хотите знать, о чем я думаю? – ответил Наум Самуилович. – Я в детстве почти никогда не ел свежих груш.
– Вы что, жили на севере? – спросил Михаил Михайлович.
– Нет. Я жил под Херсоном. И был вот таким шмендриком, – Наум Самуилович положил грушу на блюдце и приподнял ладонь чуть выше бортика матраца. – У меня был отец Самуил. Он покупал на рынке груши, твердые, как камень – такой сорт, самый дешевый. Он раскладывал их на подоконнике, на солнцепеке. Чтобы груши дошли. Когда наступало время закусить фруктами после супа и пюре на второе, отец их щупал. Выбирал те, на которые уже слетались мухи, и выдавал детям. Я так и вижу его, как он щупает груши и протягивает их мне и брату. При этом отец был добрейшим человеком, но вот такой чудак. Скособоченный на бережливости.
Через двадцать шесть дней Наум Самуилович Дубровский умер.
Под капельницей, днем. Сестра подошла, а больной не дышит. И вроде бы ничего не предвещало подобный исход, Наум Самуилович в последнее время чувствовал себя прилично. Лечащий врач обещал выписать его после пяти процедур, он и четвертую не закончил, скончался скоропостижно.
Накануне Евсей дежурил в палате. За себя и за Эрика Оленина – они так условились подменять друг друга. Михаил Михайлович в тот день выглядел весьма прилично, не в пример Науму Самуиловичу, который к приходу Евсея был возбужден и взволнован.
В ответ на расспросы Евсея лишь отворачивался лицом к стене и громко сопел.
Евсей расставил на полках тумбочки посланные матерью продукты – кефир, кусок отварной курицы, морковные оладьи. Проверил содержимое тумбочки и у Михаила Михайловича: там, как всегда, наблюдался образцовый порядок. Евсей устроился на табурете. Надо заполнить анкету для поступающих на работу в Центральный Исторический архив. Необходимые справки Евсей уже собрал. И фотографии. Работу на должности младшего научного сотрудника с окладом в сто десять рублей ему устроил Эрик, у Эрика оказались надежные связи. Сам же Эрик подрабатывал в Эрмитаже, водил экскурсии на тему «Искусство эпохи Возрождения», на одну аспирантскую стипендию особенно не разживешься. Вот Евсей и собирался сегодня, после больницы, отправиться в отдел кадров архива на набережную Красного Флота.