Евсей Наумович почувствовал себя совершенно ненужным на этих похоронах. Лишним. Как он здесь оказался, непонятно. А все тот неожиданный звонок дня два назад, что оповестил его о смерти Левы Моженова. Он даже и забыл о звонке. Вспомнил случайно перед завтраком и вот пришел. А на кладбище, пожалуй, не поедет, далековато, да и слушать у могилы краснобайство Рунича не хочется.
Легкое прикосновение прервало размышление. Евсей Наумович обернулся и увидел женщину. Глаза, близоруко прищурясь, смотрели на Евсея Наумовича с ироничным укором. Бледные губы, слабо очерченный контур подбородка, отмеченный глубокой ямкой. Следы стертой помады сохранились на верхней губе. Опушек козырька меховой шапочки скрывал часть лба над прямыми бровями.
– Это я вам звонила, – проговорила женщина. – Я – Зоя. Зоя Романовна… Вы так и не вспомнили меня?
Евсей Наумович молчал. Неясный образ возник в его памяти, но тут же исчез, словно рыбешка выпрыгнувшая на мгновение из воды. Он и тогда не мог вспомнить, когда женский голос по телефону говорил с ним. Зоя Романовна когда-то работала с женой Евсея Наумовича. Но с тех пор прошло почти двадцать пять лет, четверть века.
– Вы поедете на кладбище? – спросила Зоя Романовна Евсей Наумович пожал плечами и вздохнул – дела, он и сюда, в морг, вырвался не без труда.
– Евсей, гляди – заяц, – Рунич приблизил свои толстые губы к щеке Евсея Наумовича, точно хотел поцеловать.
– Какой заяц? – отпрянул Евсей Наумович.
– У Левки в ногах. Видишь, нет?! – Рунич подмигнул Зое Романовне.
И верно, если присмотреться, ступни ног покойного Левы, вздыбив край простыни, рисовали уши зайца.
– Похож? – домогался Рунич.
– Иди ты в задницу! – не удержался Евсей Наумович. – Нашел время и место шутить.
– Шутить можно везде, – не отвязывался Рунич.
– Тише, вы! – полуобернулся рыжеволосый, что работал в газете «Вести». – Не на базаре.
– Это все Рунич, – оправдывалась Зоя Романовна.
– Кто же как не Рунич, – буркнул рыжеволосый. – Небось, должен был Левке сумму, а теперь в прощенные попал, вот и доволен.
Рунич растерялся, его небритая физиономия ощерилась желтыми прокуренными зубами.
Евсей Наумович пригнул голову и виновато, бочком, направился к выходу из зала.
Следом заспешила Зоя Романовна.
Томящее состояние, что охватило Евсея Наумовича в морге больницы, все не отпускало. Наоборот, сгущалось. Не тоска и не печаль, нет, а именно состояние неясного томления. Казалось, сквозь туман угадываются зыбкие контуры вполне конкретного рельефа, что мешала разглядеть отвлекающая сутолока улицы. И еще голос Зои Романовны. В то, что она говорила, Евсей Наумович не вникал, но Зоя Романовна своим присутствием его не тяготила, наоборот, он был доволен, что и Зоя Романовна, и уличная сутолока отделяют его от момента, когда он, с неотвратимостью рока, останется наедине с тем, что прячет этот зыбкий туман. Он предложил проводить Зою Романовну домой. Зоя Романовна поблагодарила, но отказалась, она жила в противоположном конце города, да и там надо еще трястись полчаса в автобусе от станции метро.
– Мы еще увидимся, – непонятно, вопросил Евсей Наумович или утвердил. Слова прозвучали механически, как информация на вокзале.
Зоя Романовна не удивилась.
– Я вам позвоню, – ответила она просто, без улыбки, по-деловому. – Впрочем, возможно и сами захотите позвонить. Вот вам моя визитка.
Ступив во двор, Евсей Наумович столкнулся с Аркашей-муравьедом. Позади соседа плелся его зверюга – сенбернар, покачивая крутолобой башкой. Евсей Наумович оробел, кто знает, что придет на ум псу, ореховые глаза которого плавали в кровавых белках.
– Он смирный, – заискивающе пояснил Аркаша.
– Что-то вы не по графику, – Евсей Наумович привалился плечом к стене арки.
– Так суббота, – оправдывался Аркаша. – По субботам ему лафа.
Пес остановился в покорном ожидании.
– Представляю, сколько мяса ему надо, – проговорил Евсей Наумович.
– Он и кашей не брезгует, – охотно ответил Аркаша, шмыгнув остреньким носом, – входит в положение. И макароны лопает.
– На макаронах след особо не возьмешь, – пошутил Евсей Наумович.
– Особо – не особо, а дите в бачке нашел, – почему-то обиделся Аркаша. – Кстати, дознаватель опять по квартирам ходит, выпытывает. Наверно, и к вам заходил.
– Меня дома не было, – нахмурился Евсей Наумович. Его как-то озадачило сказанное Аркашей. – Так они уже приходили ко мне, спрашивали, – встревожился Евсей Наумович.
– Ко всем приходили. Теперь по второму заходу. Сличают, – ответил Аркаша. – Между прочим, на вашей площадке какой-то тип ошивается. То ли вас ждет, то ли кого с вашего этажа.
Евсей Наумович пожал плечами. Кто это мог быть? Или Эрик пришел, старый приятель, давно не виделись. Но Эрик обычно звонит заблаговременно.
Аркаша натянул поводок, увлекая псину на прогулку в парк через улицу. Тотчас из подвального оконца выпрыгнули две кошки – рыжая и серая, – дождались, когда уберут страшного пса. Прошмыгнув вдоль поребрика, кошки взметнулись на мусорный бак и исчезли в его смрадном чреве. В том самом, где и обнаружили убиенного младенца.
Покинув дворовую арку, Евсей Наумович достал связку ключей. Входной замок подъезда давно был сломан, и ключи Евсей Наумович вытащил по привычке, так он и будет держать их, пока не доберется до своей квартиры. Глухие стуки в шахте лифта не обещали скорого появления кабины, и Евсей Наумович не стал дожидаться. До своего третьего этажа и по лестнице подняться не трудно. И уже на площадке второго Евсей Наумович уловил кисловатый запах плесени, а в память вернулся уже знакомый образ владельца замызганных ботинок. Преодолев еще пару ступенек, Евсей Наумович увидел своего спасителя. Сидящий на подоконнике Афанасий резво вскочил на ноги и раскинул руки.
– Долго гуляешь, Евсеюшка, – сипло укорил Афанасий. – Я аж замлел тут у окна.
– Что еще? – слезливо обронил Евсей Наумович. – Мы же все уладили.
– Уладили, – согласился Афанасий.
– Лучше бы вы меня и не спасали, Афанасий, – вздохнул Евсей Наумович, – лучше бы дали мне утонуть, чем так докучать.
– Не дай бог, Евсеюшка, – замахал руками Афанасий. – Такое скажете.
– Так что же еще вы хотите?
– Сами подумайте, Евсей. Могу ли я пользоваться вашей добротой в одиночку? Сами подумайте.
Афанасий метнулся к подоконнику и поднял картонный короб.
– Отворяй дверь, Евсеюшка! – и по-птичьи, через плечо, взглянул на Евсея Наумовича.
– Не понял, – опешил Евсей Наумович.
– Что же не поняли, Евсей? – обидчиво просипел Афанасий. – Не стану же я пить пиво втихаря. Отворяй дверь!
Евсей Наумович почувствовал, что попал в плен.
– Не пью я пиво, – слабо запротестовал он.
– Как же не пьете? – Афанасий, обхватив короб, развернулся от окна. – Я и поесть прихватил, вяленую рыбку. И хлеба дарницкого не забыл.
«Настырный какой, – думал Евсей Наумович, справляясь с дверным замком, – не гнать же его силой, еще скандал поднимет. Или он просто псих, надо бы с ним поосторожней. Позвать соседей, что ли, того же Аркадия, с его псом».
Тем временем Евсей Наумович переступил порог своей квартиры и намерение что-либо предпринять осталось лишь намерением.
В открытую форточку лился влажный предвечерний воздух. Пухлый абажур с опущенными патлами бахромы походил на большую медузу. Когда включали свет, бледно-салатовое пятно целиком покрывало бурую лысину круглого стола, стоящего в центре комнаты на добротной тумбе. Приглашать подобного гостя к старому семейному столу показалось Евсею Наумовичу «не по чину», и он жестом предложил Афанасию следовать на кухню.
– Я сейчас, я мигом, – суетливо поблагодарил тот и засеменил короткими шажками по плошкам старого паркета. Нагловатый тогда, на речном дебаркадере, Афанасий выглядел сейчас виновато беспокойным.