— Памфле! — выдохнул Аргус. — Надеюсь, это тоже ненадолго?
— Боюсь, что до тех пор, пока тело повторно не повзрослеет, господин. Ваша матушка всю жизнь копила обратные чары, чтобы вы смогли вернуть себе прежний вид, если прошляпите молодость и не женитесь.
— Ах ты никудышный сгусток пыли! — Аргус топнул ногой. — И как ты прикажешь мне отправиться на юг в таком теле?! Что, если у меня теперь и магии столько же, сколько было в тринадцать лет? Да я же ничего не умел тогда! Постой-ка! Раз я теперь молод, значит, и моя кровь помолодела?
— Увы, нет, господин. Кровь хранит память, и она точно знает, сколько вам лет.
— Тьфу ты, — Аргус плюхнулся на кушетку. — А я уж думал, что теперь смогу поддерживать Гёльфен ещё лет сто. Ладно. Завтра начну собираться в дорогу, а теперь нужно поспать. Эти потрясения ужасно утомляют.
— Извольте сначала разбудить магический сосуд. Я должен объяснить ему, что нужно делать. Смею напомнить, что теперь до совершеннолетия вы не сможете пользоваться магией без фамильяра.
— Ни за что! — Аргус даже подскочил на месте. — Мне не нужно это занудное животное. Я так радовался, когда смог избавиться от него. Он же твоя копия, Памфле! Я не выдержу такого спутника в долгой дороге.
— Прошу прощения за настойчивость, но вам следует одеться и пойти в подземелье. Я вас провожу, — не унимался дворецкий.
— О, муки предков!
Аргус воздел руки к небу в страдальческом жесте, но всё же открыл шкаф и стал рыться в тряпье. В глубине дальних полок обнаружился целый ворох костюмов и камзолов, но большинство совершенно не годилось для носки. Моль превратила шерстяные кафтаны в кружево из огрызков, вышивка на рубашках истёрлась, и не нашлось ни одного тёплого плаща.
— Может, мне стоит надеть праздничное одеяние? — задумчиво пробормотал Аргус. — Помнится, матушка вышивала его к моей свадьбе, когда мне ещё только стукнул шестой десяток.
— Возможно, стоит поискать в гардеробной. Ваши лучшие вещи она хранила там.
— А-а-а, плевать, пойдём уже будить этот облезлый кусок шерсти, иначе я до утра не сомкну глаз. И без того не спал всю прошлую ночь.
Аргус, зевая, стянул с кровати одеяло, закутался в него и обул старые сапоги. Ему пришлось перетянуть все ремешки, но даже после этого обувь продолжала спадать. Тогда Аргус туго перевязал голенища лоскутами, оторванными от простыни, и пошлёпал вслед за Памфле во двор, а оттуда к потайному ходу в подземелье.
Они обогнули остов южной башни и отыскали в кустах лестницу, ведущую вниз. В глубокой нише, сбоку от прохода, нашёлся чудом сохранившийся факел. Аргус подпалил его, чиркнув спичкой по стене, и спустился по ступеням к двери, окованной железными пластинами. За ней находилось подземелье, затхлое и тёмное, как настоящий склеп. Аргус закрыл лицо частью одеяла, потому что влажность и тепло породили на стенах и потолочных сводах ядовитую плесень всех цветов и размеров. Дышать ей, по словам Памфле, было губительно для здоровья.
Подземелье оказалось просторным и желтоватым в свете факельного огня. Сапоги хлюпали по лужам, и звук шагов разносился во все стороны гулким эхом. Аргус дрожал от страха и затравленно озирался по сторонам, но кроме него и Памфле здесь никого не было, только тощая мокрая крыса прошмыгнула у самых ног.
В нишах мерцала мозаика. Кусочки смальты разных оттенков складывались в причудливые картины, рассказывавшие историю Харвилов. В некоторых местах части рисунка обвалились, но оставшиеся серебрились, как снег на ярком солнце.
Узкий проход расширился и вывел в большую залу, посреди которой стоял позеленевший от времени постамент. На нём восседал огромный лис, вырезанный из цельного чёрного камня. В раскрытой пасти сверкали алмазные зубы, а глаза горели разноцветными опалами.
— Если бы Лури был хоть вполовину так же хорош, как эта статуя, я бы не возмущался, — проворчал Аргус.
Он сунул факел в железное кольцо, затем забрался на постамент и обмазал пасть зверя кровью из уколотого пальца. Статуя задрожала. Аргус отпрыгнул ко входу и спрятался за колонну. Каменный исполин сомкнул челюсть и начал съёживаться-съёживаться-съёживаться, пока не превратился в облезлого чёрного лиса. Животное, больше напоминавшее поеденное молью чучело, фыркнуло, высунуло язык и стало чистить его обеими лапами.