Мы проснулись, когда солнце было уже довольно высоко. Двое — парень и девушка в тренировочных костюмах, навьюченные многоступенчатыми рюкзаками, — протащились мимо нас, еле поднимая ноги; шорох сыпавшейся из-под их кроссовок гальки и был тем шумом, что нас разбудил. Хотя это показалось мне странным — ровный мощный рокот разбивающихся о берег волн, который накануне не помешал нам заснуть, а скорее сыграл роль колыбельной, за ночь усилился, и на его фоне звук шагов казался ничтожным. Хорошо, что это были всего лишь туристы, а не злоумышленник, праздно подумала я — мы вчера так глубоко провалились в сон, что нас можно было брать голыми руками. Но это были очень-очень ленивые мысли.
Шторм продолжался всю ночь и не собирался униматься. Погода портилась; если ночь была относительно ясной и утро солнечным, то уже в полдень все небо затянуло тучами, предвещавшими дождь. Было не жарко, но душно; в воздухе, казалось, пахло электричеством. Шла гроза, это было ясно всем; но когда же она наконец разразится? События в небесной вышине сменялись с головокружительной быстротой; ветры там, где обычно собираются облака, явно носились со скоростью урагана: то становилось темно, как будто на землю спускались сумерки, то через пятнадцать минут снова выглядывало солнце.
Гера Котин, как всегда невыспавшийся, выбрался на берег, потягиваясь, и, глядя на буйство стихии, промолвил со значением:
— Да, все смешалось в Цемесской бухте! — и в ответ на мой недоумевающий взгляд добавил: — Классику надо знать! Это цитата из «Малой земли» нашего глубокоуважаемого и любимого Леонида Ильича Брежнева!
Цемесская бухта действительно находилась от нас недалеко — в каких-нибудь километрах тридцати.
Из-за разыгравшихся волн нам пришлось в спешном порядке эвакуировать с каракатицы Асю. Ни на «мыльнице», ни на гребной лодке мы не смогли добраться до дельфина, и если бы шторм продлился несколько дней, то возникли бы серьезные трудности с его кормлением. Но больше всего мы боялись того, что мощные волны разорвут сеть каракатицы — или особо высокие валы подхватят Асю и перенесут ее через верхний барьер, выплеснут ее в открытое море.
Для этой спасательной операции спустили катер — старый, более тяжелый, потому что новый, с плоским дном и реактивным принципом движения, при таком волнении был абсолютно бесполезен.
Это был трюк на грани фантастики — просто подплыть при таком шторме к каракатице, но описать я его не могу: он не удался. В конце концов я, надев на себя планшетку с рыбой, проплыла по коридору, открыла дверцу каракатицы и выманила Асю сначала в коридор, а потом подвела ее и к самому берегу. Ася охотно следовала за мной; вообще мне казалось, что она воспылала ко мне особой нежностью — после того как спасла мне жизнь. Я где-то читала, что тот, кто спасает, всегда проникается к потенциальной жертве более глубокими чувствами, чем спасенный к своему спасителю. Возможно, это верно не только для людей. Ну а возле берега мужчины под чутким руководством Володи Ромашова без особого труда подвели под афалину носилки и перенесли ее в центральный бассейн, к Фифе. Надо сказать, что чуткое руководство — это не красное словцо; Володя действительно не просто умело, но и как-то по-особенному ласково обращался с дельфинами — и, ей-богу, они это ценили!
Мы думали-гадали, как нам при таком волнении разбирать то, что осталось от аппаратуры, но — опоздали. Волны постарались за нас, и почти все, что было закреплено стационарно, они оторвали и разметали; на берегу возле коридора Витя подобрал штатив от камеры — самое ценное из того, что мы не успели снять.