Вернувшись на службу, Кардинал позвонил в Школьный комитет Ниписсинга. Строго говоря, записи там — это конфиденциальная информация, и на получение справки требуется разрешение. Но строгостей, как в крупных компаниях типа «Белл», здесь нет. Иногда при известной гибкости можно добиться послабления, все зависит от того, с кем говоришь. В его случае это оказалась молодая женщина, хрипловатый голос которой заставлял предполагать, что она только что кричала и ругалась. На первый же вопрос Кардинала женщина отозвалась досадливым, но решительным «нет».
— Я понимаю ваше нежелание, — сказал Кардинал. — Я даже восхищаюсь им. Нужны именно такие люди, как вы, чтобы информация не попала в руки злоумышленников.
— Но почему бы вам не запастись разрешением, а тогда уже и наводить справки?
— Такое, конечно, возможно. Но это отняло бы много времени, а я не хочу из кожи вон лезть, чтобы потом вы мне сказали, что подобной информацией не располагаете. Поэтому, не вдаваясь в подробности, не могли бы вы просто подтвердить, что некая Терри Тейт обучалась когда-либо в местной школе?
— Просто подтвердить? Вам не нужны ее оценки и всякое такое?
— Нет-нет. Я никогда бы не посмел интересоваться этим, не имея на то разрешения. — При этом он думал: я притворщик, каких мало, мог бы и в актеры податься. — Если бы вы поделились со мной этой информацией, я был бы вам крайне признателен.
На другом конце провода Школьный комитет Ниписсинга погрузился в молчание. Даже в молчании этом явственно чувствовалось раздражение.
— Повторите по буквам фамилию, пожалуйста.
— Терри Тейт, — громко и отчетливо повторил Кардинал, а потом это же сказал по буквам. К счастью, имя писалось не совсем обычно.
Последовала долгая пауза, во время которой Кардинал рылся в телефонной картотеке «Ролодекс», ища телефон Комитета частных школ. Туда будет его следующий звонок.
И вновь голос молодой женщины:
— Да, Терри Тейт в начале девяностых училась в старших классах школы Оджибва. Два года проучилась. Оценки — девять и десять.
Удача, промелькнуло у Кардинала. Попал в точку.
— Ну а ее родители?
— Подполковник авиации Кеннет Тейт. Супруга Мэрилин. О боже мой… Здесь значится, что оба погибли в авиакатастрофе. На частном самолете. В девяносто втором году. Детей увезли на запад родственники.
— Меня интересует адрес в Алгонкин-Бей, — сказал Кардинал. — Вы говорите, что отец служил в летных частях. Не знаете, они жили в авиагородке или еще где?
— Не знаю. Последний адрес, который у нас зафиксирован, — Делорейн-драйв, 145.
Значит, в авиагородке.
— А как успевала Терри по математике, по химии? — Кардинал хотел дать почувствовать женщине, что она хорошо справляется с задачей.
— Право же, инспектор, вы не должны требовать от меня таких сведений, не имея на то разрешения!
— Согласен, — сказал Кардинал. — Я немедленно займусь его получением.
Он повесил трубку и снял с крюка свою куртку. Его телефон звонил, но он направился к двери, не обращая на это внимания.
Местные жители гонят от себя эту мысль, но более чем вероятно, что времена расцвета Алгонкин-Бей остались позади.
В середине прошлого века, когда город был на пике процветания, через него проходили целых три железнодорожных линии. В настоящее время функционирует лишь одна. Несколько лет назад дотла сгорел один из вокзалов — к сожалению, ибо здание имело свое лицо, что большая редкость в этом скучно-консервативном городе. Другой бывший вокзал, классическое строение из известняка на Оук-стрит, теперь превратили в железнодорожный музей. Действует лишь один бывший вокзал, да и то как административное здание.
«Холодная война» благоприятствовала Алгонкин-Бей. Собравшись с силами и поднапрягшись, Канада тогда объединилась с США в создании системы НОРАД — радарных установок и авиабаз для распознания и предотвращения всякой угрозы со стороны русского Заполярья.
К середине 60-х местные авиабазы имели штат в три тысячи человек и располагали арсеналом ракет «Бомарк» с ядерными боеголовками. Министерство обороны продолбило скалу возле Форельного озера, установив в ней трехэтажный радар, детище доктора Стрейнджлава, бывшее тогда последним писком.
Но «холодная война» закончилась. С ракет сняли боеголовки, а затем и разобрали их. Вооруженные силы сокращались и хирели. В результате в Алгонкин-Бей осталось лишь сто пятьдесят военных, а надолго ли — никто не знал.
Кардинал подъехал к контрольно-пропускному пункту. Иногда там был дежурный, иногда он отсутствовал. Все зависело от обстановки и степени военной угрозы. В тот день дежурных не было, и Кардинал проехал контрольно-пропускной пункт, даже не сбавив скорости, что заставило его усомниться в обороноспособности страны.
Кардинал опирался на одно не всем известное обстоятельство: расформирование воинских частей и, как результат, наличие в авиагородке пустующих домов. Об этом предпочитают помалкивать, да и военные не склонны афишировать этот факт. Выставить пустующие дома на продажу невыгодно, так как это сбило бы цены на жилье повсеместно в городе. Таким образом, неведомо для большинства жителей, Алгонкин-Бей располагал большим количеством пустующих домов, достаточным для размещения целого воинского подразделения, доказательством чего и служил вид авиагородка, представший взору Кардинала.
Единственным отличием авиагородка от прочих военных городков шестидесятых является то, что дома в нем не просто похожи, а совершенно одинаковы: многоуровневые, типа ранчо, с гаражами на две машины и гостиными, в которые надо спускаться по ступенькам. Улицы тоже совершенно одинаковы — все эти подъездные аллеи, переулки, серпантины, фальшивые выезды и тупички, видимо спроектированные с целью запутать советских захватчиков.
Кардинал считал, что знает, как попасть на Делорейн-драйв, но выяснилось, что это не так. Проехав в третий раз мимо одного и того же покосившегося дорожного знака, он вырулил на обочину. На противоположном тротуаре он заметил одинокую фигуру, к машине приближался человек в летной форме Канадской почтовой службы: белая рубашка с короткими рукавами и синие шорты. Двигался он самым причудливым образом — пройдя шага три-четыре, отступал, раскачиваясь и изображая левой рукой перебор на невидимой гитаре.
Если кто-то и имеет право изображать из себя гитариста, подумал Кардинал, так это, несомненно, Спайк Уиллис. Спайк учился с ним в одной школе, будучи немного старше, и с шестнадцати лет играл в лучших рок-группах, которыми мог похвастаться Алгонкин-Бей. В семидесятые он перебрался в Торонто, что ни год меняя группы. Он записал там немало дисков и завоевал славу музыканта, умевшего заставить свой раздолбанный инструмент разве что не петь человеческим голосом. Потом он неожиданно все бросил, вернулся в Алгонкин-Бей, где и обзавелся семьей. Почему он уехал из Торонто, Кардинал не знал и не спрашивал Спайка, так как не был с ним для этого достаточно накоротке. Все, что было ему известно о Спайке, — это что тот, играя блюзы, мог исторгать слезы у взрослых мужчин.
Он окликнул Спайка.
— Вот черт! Сдаюсь, сдаюсь, офицер!
Спайк поднял руки, улыбаясь во весь рот. Он всегда казался Кардиналу примером человека искренне и подлинно счастливого.
— Знаешь, ведь я вырос в этом городе, — сказал Кардинал, — и уже двенадцать лет здесь прожил после возвращения, а вот заблудился. Как такое возможно?
— О господи, да здесь всякий заплутается! — Спайк вздернул повыше на спину свою почтальонскую сумку, чтобы отогнать мушку, помеху, видимо, ничуть не убавившую его веселого добродушия. — Я вырос тут, в самом авиагородке, и могу рассказать тебе один случай. Это было на самом деле. Однажды вечером я, немного поднабравшись, а по правде сказать, поднабравшись порядочно, вернулся домой, открыл дверь, вошел и вдруг понял, что все мои, видно, куда-то переехали — мама, отец, сестренка — словом, все. А в дом вселились другие люди. Вселились и переменили мебель. И даже аквариума не пожалели. Как будто сыграли со мной какую-то дурную шутку. Я глазам своим поверить не мог.