Спокойный, вежливый, отвечал на все вопросы, которые ему задавались. Признаков враждебности не проявлял. Единственное, что можно отметить, — неразговорчивость. На вопросы отвечал односложно, как можно короче. Иногда сопровождал это кивком или покачиванием головы для пущей наглядности.
И дисциплина у него была отличная, по крайней мере когда надзирал за ним я. В общем, никаких нарушений, но, правда, кое-что меня настораживало. Например, однажды на прогулке нам встретилась женщина с кошкой на плече. Я упомянул, что и у меня дома есть кошка. И Реймонд спросил меня: «А внутренности кошки вы когда-нибудь видели?» Я, естественно, ответил отрицательно, и он сказал: «А я видел». Не знаю, как тебе, меня такое замечание смутило.
Когда я спросил, каким образом он мог их видеть, он сказал, что они препарировали кошку на уроке биологии. Я ему не поверил. Во-первых, в школе если препарируют, то лягушек и головастиков. А во-вторых, в его классе еще не было биологии.
Когда я сказал ему, что его двухгодичный условный срок скоро оканчивается, он ответил: «Да, два года. Не знаю, почему мне дали два года за то, что стукнул по башке этого Бобби Блэкмора. Я делал вещи и похуже, и никого это особо не волновало». — «Какие, например?» — поинтересовался я. Но он замкнулся, и больше из него нельзя было ничего вытянуть. На таких, как он, достаточно бросить взгляд, и сразу ясно, что с парнем что-то неладно. Что-то у них отсутствует. За такими, как Белтран, нужен глаз да глаз, вот что я вам скажу. А если вам подробнее информация требуется, обратитесь в Общество по оказанию помощи детям-католикам. Мать у него была ужасная, скажу я вам.
У Делорм была знакомая в органах социальной защиты, некто Сандра Мейхью, с которой она когда-то, еще в 90-х годах, вместе участвовала в конференции под названием «Женщины и уголовное право». Мейхью была активисткой торонтской социальной службы и за десять лет много чего повидала.
Она многое поведала о Глории Белтран и ее сыне.
— Но ссылаться на эти сведения нельзя, Лиз. Сообщаю вам их, просто чтобы вы имели общую картину его прошлого. Использовать меня в качестве свидетеля вы не можете.
— Я знаю, — сказала Делорм. — Просто мы трудимся не покладая рук и хватаемся за все, что можно.
— Давайте сперва я расскажу вам о Глории. Она эмигрировала с Кубы, профессии не имела, существовала за счет одного наркодилера, убитого вскоре после ее переезда в нашу страну.
Однажды я нагрянула к ней без предупреждения, как нам и полагается делать. Она долго спрашивала, кто это, не впуская в дом, а потом я увидела парня. Он торопился и на ходу застегивал штаны. Было совершенно ясно, что я прервала их занятия любовью. А рядом, в уголке гостиной, сидел и как ни в чем не бывало смотрел телевизор Реймонд. То есть Глория, как женщина вконец испорченная, была даже не способна понять предосудительность своего поведения.
Реймонд тоже, видимо, считал это делом обычным. На следующий день я с ним беседовала, и он искренне недоумевал, из-за чего, собственно, поднят шум. У нас имелось постановление о передаче его под государственную опеку, но Реймонду тогда уже исполнилось пятнадцать. Передавать его в приют на несколько месяцев не имело смысла.
Соседи жаловались на них обоих — и на мать, и на сына. Квартира была грязная, запущенная донельзя, так что трудно было в ней находиться, а с моим стажем работы в социальной защите, поверьте мне, я в достаточной мере утратила брезгливость. Реймонд был склонен к насилию, и не так, как многие мальчишки, не просто неуправляемый драчун, а мальчик, заранее готовящий свои нападения. Когда он ударил лопатой по голове того мальчика, это была месть за какую-то ерундовую обиду, которую тот нанес ему чуть ли не за несколько месяцев до того.
Несколько раз я пыталась поговорить с ним, но достучаться до него было невозможно — никакого отклика. Чувствовалась в нем и особая враждебность к женщинам, что неудивительно, если вспомнить, как мать приводила в дом мужчин на его глазах. Но дело не только в этом. Задерживали его не так уж часто, но не потому, что он не вызывал подозрений. И этот случай в Риджент-Парке. Свинья грязь найдет.
Поговорите с людьми из Отдела малолетних правонарушителей Пятьдесят первого участка. Они вам расскажут. Припереть к стенке его удавалось не часто, но расспросите, кто был подозреваемым в случае с Молли Дэвис — пропавшей девочкой-подростком, его соседкой. Спросите, кого они подозревали… сейчас, минуту, дайте взглянуть записи… в деле Ричарда Ли, двадцатилетнего парня, прогуливавшего собаку однажды вечером в Ален-Гарденс.
Короче говоря, Лиз, с Реймондом Белтраном я общалась не так уж много. По указу об опеке моим заботам он почти не подлежал, а кроме того, дел у меня и без него была пропасть. Единственное, что я смогла для него сделать, — это устроить его в летний лагерь, когда он впервые пожил за городом, что привело его в полнейший восторг. Но, повторяю еще раз, во всех других случаях моего с ним общения он прямо-таки наводил на меня страх. И эти его жуткие глаза. Нет, когда хотел, он мог быть совершенно очаровательным, но это было таким явным притворством, что даже и тогда хотелось бежать от него без оглядки.
Если подытожить сказанное, Лиз, можно заключить, что Реймонд Белтран — это отклонение от нормы и ошибка природы. Если вам случится общаться с ним, постарайтесь не делать этого один на один.
После еще нескольких звонков, факсов и мейлов, почти исчерпав запас своей изобретательности, Делорм отправилась в буфетную и приготовила себе свежий кофе. Кардинала она застала у аппаратов, где он просматривал результаты собственного розыска. Он не сводил глаз с записей — так Наполеон изучал карту боевых действий, но, даже увлеченный работой, он выглядел понурым.
— Я подумала, может, пригодится, — сказала Делорм, передавая ему чашку декофеинизированного напитка.
Кардинал повернулся к ней, и в какую-то долю секунды в глазах его промелькнула горечь, которую он тотчас же сумел упрятать туда, где прятал такого рода неподобающие чувства.
Делорм изложила ему в общих чертах то, что сумела нарыть. Кардинал слушал внимательно, уставясь в чашку и медленно помешивая кофе.
Когда она кончила говорить, он сказал:
— Я тут временной график составлял. В апреле девяносто девятого года торонтские полицейские заявились на квартиру к Белтрану допросить его насчет случая насильственного удержания пятнадцатилетней девушки. Его мать сказала, что он уехал из страны.
— Дай мне догадаться куда, — сказала Делорм. — На Кубу?
— Горячо. В Майами, По-видимому, у матери там были родственники. Так или иначе, он провел там целых три года и, вернувшись в Торонто в августе две тысячи третьего, был обвинен в несанкционированном хранении оружия. Торонтские копы считают, что он «подался на север», то есть мог быть как здесь, так и в любом другом месте. Но я все-таки связался с Майами.
— Что сообщает нам Майами? — Делорм поставила чашку.
— Там у них, как выяснилось, целая цепочка нераскрытых дел — в них фигурируют отрубленные головы и конечности, отсеченные еще при жизни жертвы. А рядом — знаки Пало Майомбе. Держал в страхе все кубинское землячество. И звался убийца «Эль Бруйо», что, как я понимаю, значит «колдун».
— А когда происходили эти убийства?
— Первое в декабре двухтысячного года, последнее — в августе две тысячи третьего.
— После чего он и вернулся в Торонто. Это он, Джон.
— Я это понимаю. Как понимаешь и ты. Теперь все, что нам требуется, — это поймать его.