- Почему?! – прошептал он в бессилии.
Константин перевёл жёсткий в явном спокойствии взгляд на ослушника.
Боец дёрнул бледными губами, давно уже прокусанными в бесполезном, но бешеном сопротивлении:
- Он убил тура Сергея! Моего тура!
Константин расстроенно покачал головой и снова посмотрел на ведомого:
- Как ты хочешь убить его?
Просо дёрнул плечами в бессилие выбора, и Константин опять не ошибся в выводах – обернулся к своим и одним кивком передал волю.
Ослушника отпустили, дав возможность стоять свободно.
Боец выпрямился, упрямо тряхнув головой. Повёл освобождёнными плечами, умиряя боль в потянутых мышцах. И гордо вскинул подбородок, подставляя шею. Взгляд – в небо. Значит, ни о чём не жалеет.
Фёдор подступил сзади и молча рванул из «кармана реальности» клинок.
Первый удар – горло. Резко, жёстко, разрывая почти до кости.
Пока боец хрипел, стискивая кулаки и закатывая глаза, - второй удар.
В ключицу. До сердца.
Успеть вытащить. И отступить. Чтобы не мешать свободному падению тела.
Спокойная традиционная смерть без лишних страданий – милосердие к равному, прощение преданности. Бойцу дали уйти достойно.
Фёдор достал из кармана уже окровавленный когда-то платок и задумчиво начал оттирать клинок. Константин отвернулся от места казни к замершему над телом своего ведущего тису:
- Чем мы ещё можем помочь тебе, мальчик? - тихо спросил Великий.
Это значит – проси. Великий может всё! Только вернуть к жизни уже не сможет.
«Ничего», - покачал головой Женька, стремясь быстрее оказаться один.
Константин понял. Присел на корточки, рассматривая отрешённое лицо тиса и коротко кивнул:
- Одна смерть оплачена. У вас три дня. Но, если вы немного припозднитесь, я не буду считать это тяжёлым проступком…
Женька кивнул, но по тому, какими стеклянными, пустыми остались глаза, Константин понял, что сказанное прошло мимо его рассудка. Недовольно кашлянув, Великий поднялся на ноги и отвернулся от тиса:
- По машинам! – крикнул он, и стремительно направился к вертолёту.
Бойцы без суеты и спешки стали расходиться по своим машинам, часть десантом зависала на автомобилях, оставшихся на ходу. Армия Последнего Ведущего Константина Великого уходила.
Фёдор оказался над склонённым, ещё переживающим последние слова Великого, но не понимающим их смысл, совершенно незаметно. Положил ладонь на плечо замершего от боли и сказал о том, что мог не увидеть за пеленой горя ставший бессильным тис:
- Он ещё дышит…
Но Женька дёрнулся только, когда под ноги ему упал тяжёлый футляр аптечки.
Замедленно поднял голову. Но Фёдор, развернувшись по-солдатски, уже уходил к своему ведущему.
За спиной ведомого забили лопасти вертолёта. Заметался накалённый солнцем воздух. Пригнулась трава.
Просо поднял взгляд и только сейчас увидел - на виске лежащего у его ног тарха билась вена. Он жив!
Лихорадочными руками Евгений ощупал рубашку ведущего, и тот застонал от неожиданной боли. Сдирая ногти, Женька рванул нагрудный карман. И всхлипнул сквозь зубы, увидев её.
Пряжку ведомости.
Широкую. Из двух полос разных металлов, создающих рисунок волка, воющего на луну. Как знак долгого одиночества и принятия надежды.
Она краем вдавилась в тело, перенаправив пулю выше. На дюйм над сердцем…
Губы Просо задрожали. Он прикусил их. И коротко схватил воздуха, чтобы убрать охватившую слабость. Руки тряслись, когда рвал на полоски рукав рубашки.
Почти сорвал ногти, вырывая край металла из тела.
Ведущий тихо стонал, не приходя в себя, но время поджимало и сделать это нежнее не получалось. Ладони ведомого были точны. И тверды пальцы, когда длинные синие тряпицы заталкивали в сочащуюся кровью дырку. И когда вкалывали «коктейль» восстановления. И когда перетаскивал раненого в машину.
Впереди оставалась самая страшная битва. Он был готов отыграть у смерти своего ведущего.
Глава 21 Не секрет, что друзья
Глава 21 - Не секрет, что друзья
Лунный лучик трогал бледные губы, медленным серебром разливался по белой коже, гладил ледяным теплом. Вихры рыжие, цвета закатного солнышка обходил стороной, словно опасался скрытой в них силы дня. И только на веках задерживался подольше. Лучик хотел донести до закрытых глаз бывшего всесильного самые яркие, самые цветные сны этой реальности. Сны о белоснежных единорогах, волшебных, лунных, светлых…
Но Чуда спал. Что он видел во сне? Выгоревшую землю, покрытую белёсым пеплом пожарища? В которой не остаётся и запаха живого, и только ветер изредка пытается поднять мелкое торнадо, но смотреть на древний танец жизни некому, и вихрь опадает, там же, где начинался? Где взгляд, не способный зацепиться за пустыню, скользит от горизонта до горизонта, раздвигая их и снова возвращается, завершая бег по мёртвой сфере? Мёртвый мир реальности единорогов…
А рядом с ним, обняв, как приняв под опеку, спала Анна. Волосы разметались по подушке, спутались, обрамляя бледное лицо, словно тёмный нимб. Что сниться ей? Утомлённой и ослабевшей от долгого противостояния, но не отступившей до последнего. Даже тогда, когда я упал замертво, ей хватило воли дотянуться, достучаться, отыграть время, подарив его крохи из своей копилки. Крохи, которых хватило Женьке, чтобы суметь остановить смерть. Что может сниться женщине-веду, вышедшей из боя? Не знаю. Но лунный лучик скачет по её волосам, расцвечивая в них серебристые нити. Я дорого бы заплатил, чтобы целовать их. Но загадывать такое не в праве. Нет у меня права на свою жизнь теперь. Только на смерть. Потому и остаётся завидовать лунному зайчику, нежно скользящему по каштановым волнам. И убегающему дальше.
Туда, куда упал, обессилив от долгого боя и труда, Женька, лунный лучик не заглядывал. Нечего ему там было делать – сильных нельзя утешать, и нельзя насылать сны, даже самые светлые и прекрасные – воин должен спать так, чтобы слышать всё происходящее во вне и успеть пробудиться до того, как опасность станет необратимым бедствием.
Женька так и не смог добраться до своего угла – упал возле кровати, куда, обессилив, опустил Чуду. Упал, как упалось, и лишь заснув, смог подобрать под себя руки-ноги, инстинктивно удерживая тепло в уставшем побитом теле. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем он сможет восстановиться. Но он спит, и, судя по вздрагивающим векам, видит отражение прошлого, подсознательно пытаясь найти свою ошибку ведомости. Он пытается найти ответы, которые не нужно искать.
Смотреть на близких и дорогих – что может быть лучше? Чувствовать их близость, осознавать спокойствие их сна и понимать, что есть ещё время и пространство меж ними и тем злом, что готовится смять. Видеть, как лунный свет освещает комнату, в которой застыло густой тенью присутствие особенного чувства связи между людей. Любви? Может быть, даже так. Потому что любовь - это нежность, помноженная на дружбу. А дружба – уверенность в боевом соратнике, как в себе… А нежность – всего лишь попытка передать свою силу другому, тому, кто дорог и близок душой, кто подобен тебе. Разве нет?
С трудом поднялся на локте. Пока лежал и с нежностью старого дуралея-кота, внезапно снова оказавшегося в доме, где живут забота и понимание, счастливо жмурился вокруг, казалось, что готов на всё и тело будет подчинено этой великой идее. Оказалось всё не так уж радужно. Точнее – очень радужно. Сразу, как приподнялся, перед глазами поплыли все цвета радуги. Каждый охотник желает знать. А я-то всего лишь желаю воды. Стаканчика три-четыре. Глотка пересохла настолько, что кажется, стала персональной геенной огненной. Но чтобы попить, нужно либо подняться самому, либо разбудить окликом Просо. Последнего делать не хочется – тис выложился. Значит – сам.
Приподнялся, повернуться на бок и даже почти до вертикали выпрямился. Ничего, что комната плывёт перед глазами и свет периодически меркнет – я уже почти на полдороги к колодезному холодному счастью!