– Планшет с картами у тебя? – спросил Суэггер. – Дай-ка я взгляну… Какие он назвал координаты?
– Вот дерьмо, я не запомнил, – ответил Донни.
– Ну что ж, – сказал Боб, – хорошо, что запомнил я.
Сержант открыл планшет, который Донни торопливо сунул ему в руки, пролистал упакованные в пластик листы пятидесятитысячного масштаба, и наконец нашел тот, который был ему нужен. Он долго всматривался в него, а потом вскинул голову.
– Знаешь, парень, пусть меня черти разорвут, но если я еще не разучился читать карты, то похоже, что мы с тобой находимся ближе всех к этим беднягам из Специальных сил. Они немного западнее нас, в Кхамдуке, это в десяти километрах от границы с Лаосом. Мы находимся в квадрате "виски-чарли" 155-005, а они "виски-дельта" 5120-1802. Как ни прикидывай, это приблизительно в двадцати километрах на запад.
Донни прищурился. Его сержант совершенно точно определил нужный квадрат, и до лагеря Специальных сил действительно не больше двадцати километров. Но… но на эти двадцать километров приходятся предгорья, по дороге придется пересечь раздувшуюся от дождей коричневую извилистую реку и цепь высоких холмов, и все это – индейская территория.
– Я считаю так, – продолжал Боб. – Один человек, двигаясь достаточно быстро, сможет добраться до них раньше этих самых главных сил. А тем парням нужно будет пробираться вот тут, через долину Анлок. Стоит только попасть в эти холмы, как у тебя будет сколько угодно целей.
– Христос! – сказал Донни.
– Нужно только задержать их вот тут совсем немного, до тех пор, пока погода не переменится.
Крупная холодная дождевая капля шлепнулась на шею Донни и скатилась по спине. Его резко передернуло.
– Свяжись еще раз с Додж-сити, Свинина. Передай им, что я отправился на небольшую прогулку.
– Я тоже пойду, – сказал Донни.
Боб уставился на него, немного помолчал и наконец сказал:
– Черта с два ты пойдешь. Мне здесь не нужен ни один краткосрочник. Ты останешься здесь и вызовешь эвакуаторов, как только установится погода. А за меня не беспокойся. Я проберусь в этот лагерь и вытащу "Аризону".
– Боб, я…
– Нет! Тебе слишком мало осталось. Ты будешь чересчур волноваться из-за того, что у тебя всего три с небольшим месяца до ПСВОСР. А если ты не будешь волноваться, то я буду. И помимо всего прочего, в одиночку я смогу двигаться гораздо быстрее. Это работа для одиночки, иначе вообще не стоит браться. Это приказ.
– Сержант, я…
– Нет, черт тебя побери. Я уже сказал. Это тебе не какая-нибудь проклятая игра. Я не могу позволить себе тревожиться из-за тебя.
– Это тебя черт побери. Я не стану сидеть здесь под этим поганым дождем, дожидаясь, пока меня вытащат, как дерьмо из лужи. Ты собрал команду – ты и я. Ты стреляешь, а я контролирую цели и обеспечиваю прикрытие. Предположим, тебе придется работать ночью. Кто будет пускать ракеты? Кто вызовет вертушки, когда станет слишком горячо? Кто будет работать с рацией и определять по карте координаты? Ну а если на тебя навалятся сзади? Кто разберется с ними? Кто поставит мины?
– Ты прямо-таки требуешь, чтобы я позволил тебе самому влезть в могилу, ланс-капрал. И что намного хуже, ты этим самым очень сильно меня расстроишь.
– Я не убегаю из боя. И никогда не убегу!
Боб прищурил глаза. Он очень подозрительно относился к любым проявлениям героизма и самопожертвования, потому что его собственное выживание было никак не связано с такими понятиями, а основывалось скорее на досконально освоенных профессиональных боевых навыках, еще более доскональном учете любых обстоятельств и, что самое главное, ясном осознании необходимости агрессивной тактики боя, поскольку именно это пока что позволяло ему выходить живым из любых переделок.
– Что ты хочешь мне доказать, малыш? Ты все время что-то доказываешь с тех пор, как мы с тобой стали напарниками.
– Я ничего не доказываю. Я просто не хочу никаких послаблений, вот и все. Никаких чертовых послаблений. Я иду до конца, только и всего. Когда я вернусь в мирную жизнь, возможно, что-нибудь изменится. Но здесь, черт возьми, я пройду до конца.
Его вспышка, похоже, смягчила Суэггера, которому не раз уже приходилось утихомиривать мальчишек, когда складывалась вот такая поганая ситуация, который заставлял солдат идти, когда у тех не оставалось сил даже на один шаг, который никогда еще не отправлял своих корректировщиков домой в пластиковых мешках, который потерял намного меньше молодых морских пехотинцев, чем любой другой. Но этот упрямый мальчишка все время ставил его в тупик. Единственный из всех его напарников, он вставал по утрам раньше его самого и никогда не допускал ошибок, проверяя снаряжение перед заданием.
– Донни, ладно, никто не говорит, что ты что-то доказываешь. Я только пытаюсь дать тебе лишний шанс. Тебе нет никакого смысла погибать сегодня. Сегодня сольный спектакль старого Боба. Как раз для этого Боб сюда поставлен. Это вовсе не футбольный матч с соседним колледжем.
– Я иду. Черт возьми, мы с тобой "Сьерра-браво-четыре", и я иду.
– Дружище, ты уверен, что родился в свою эпоху? Ты, поганый ублюдок, принадлежишь к старой породе, той же, что и мой покойный старик. Ладно, давай пошевеливаться. Вызывай их. Я собираюсь напрямик по компасу отправиться в этот проклятый квадрат, а когда вернемся, куплю тебе бифштекс и ящик "Джека Дэниелса".
Донни еще немного помедлил. Он снял шляпу и вынул из-под подкладки завернутую в целлофан фотографию Джулии.
Он смотрел на нее, пока капли дождя не заблестели на пластике. Джулия выглядела такой сухой и находилась так далеко от него. У него без нее болела душа. До ПСВОСР еще три месяца и несколько дней. Он вернется домой. Донни снова придет, он вернется домой, ура, ура, ура!
"Детка, – сказал он про себя, – детка, я верю, что ты со мной. Каждый час и каждый шаг".
– Ну что, Свинина, – пропел Боб Гвоздильщик. – Пора в поход.
Глава 10
Спустя некоторое время Донни перестал испытывать страдания. Он уже не ощущал никакой боли. К тому же он, пусть ненадолго, избавился от чувства страха. Руководствуясь компасом, они шли по ускользавшей из-под ног земле от одной отметки, сделанной Суэггером на карте, до другой под дождем, становившимся порой настолько сильным, что трудно было дышать. Однажды Донни совершенно обалдел, обнаружив, что стоит на вершине невысокого холма. Когда они успели взобраться на него? Он совершенно не запомнил подъема. У него сохранилось лишь одно чувство: что идущий перед ним человек тащит его за собой, гонит вперед, заставляя обоих забыть о боли, забыть о страхе, и грязи, и рельефе местности.
Через некоторое время они оказались в долине, где перед ними раскрылся классический вьетнамский ландшафт: протянувшиеся до самого горизонта рисовые чеки, разделенные между собой глиняными валами. Валы совершенно раскисли, и первые же шаги по ним оказались медленными и страшно неуверенными. Суэггер даже не дал себе труда что-то сказать, он просто поднял винтовку над головой, сошел с дамбы и побрел по воде, оставляя за собой густой глинистый мутный шлейф. Что это меняло? Они так давно шли под дождем, что промокнуть сильнее просто не могли, но вода была мутной и грязной, а илистое дно с каждым шагом все сильнее засасывало ботинки Донни. Его ноги становились все тяжелее. Дождь усиливался. Донни все сильнее промокал и мерз, устал, казалось, донельзя, в нем нарастало отчаяние и ощущение потерянности и одиночества.
В любой момент какой-нибудь везучий парень с карабином и мешочком опиума – это было основное платежное средство вьетконговцев при общении с местными кадрами – мог без труда похоронить их в этой жидкой грязи. Но дождь хлестал с такой силой, что и вьетконговцы, и солдаты, явившиеся из Северного Вьетнама, отсиживались в укрытиях. Пейзаж, который они пересекали, не имел никаких следов присутствия человека. Поднялся и начал сгущаться туман. Однажды сквозь разрывы в испарениях они заметили вдали деревню. Она находилась примерно в километре от них, на склоне холма, и Донни представил себе, что могло происходить в маленьких теплых хижинах: кипящий суп, в котором вместе плавают и библейская требуха, и тонко нарезанная грудинка, и рыбьи головы. От мысли о горячей пище он чуть не утратил равновесия.