— О чем это вы говорите, бабушки?
Старушки оживились. Новый собеседник — это всегда хорошо, особенно в таком захолустье. Они проворно налили Катюше чаю в большую фарфоровую чашку. Чай был жидкий, а вот чашка красивая. Она была расписана сочными доярками и улыбающимися трактористами. Те и другие стояли рядом и держали в руках транспарант с надписью «Да здравствует десятая годовщина Великого Октября!». И от всей этой незамысловатой сценки веяло таким энтузиазмом самых первых лет революции, что Катю даже в пот бросило. Хотя это могло быть и от горячего чаю.
— Красивая у вас посуда.
— Старье! Хлам! Что там о нем и говорить!
Катя мельком глянула в старенький сервант. Помимо остальных предметов от сервиза в честь десятой годовщины Октября там вперемежку с засохшими букетиками полевых цветов, пыльных веточек вербы и бумажными картинками стоял и еще кое-какой фарфор. И какой фарфор!
Целая полка была отведена под фигурки. У Кати даже дыхание перехватило, когда она увидела все это фарфоровое богатство и разнообразие, какого и в иных музеях теперь не найдешь. Тут же была и фигурка нанайского мальчика в традиционной зимней шубке. И прыгающая на скакалке девочка в платье и с косичками, прихваченными бантиками. И серьезные первоклашки с огромными коричневыми портфелями. И фарфоровая композиция влюбленной среднеазиатской парочки в халатах и тюбетейках: он с арбузом, она с ягненком на руках.
Тут же находилось еще множество фарфоровых фигурок — матросов, футболистов, гармонистов, плясуний — весь тот яркий фарфор, который выпускали в СССР и который так высоко ценится теперь коллекционерами.
Увидев и оценив хотя бы примерную стоимость всей этой коллекции, Катька просто ахнула про себя.
И тут же услышала старушечий голос:
— Вишь, какой глаз у него черный!
Сосредоточившаяся на фарфоре Катя с трудом вернулась к теме их беседы. Обе старушки смотрели на нее выжидающе, явно ожидая комментария к последней своей реплике. А о чем они говорили? Ах, да! Разговор шел об Игнатии. А у кого глаз черный? У Игнатия оба глаза были голубыми.
— Всякий раз, как он у нас в деревне появляется, кто-нибудь помирает.
Вот о чем шла речь!
И Катька поразилась:
— Что? Всякий раз?
— Ну, положим, не всякий, врать не станем, раз на раз не приходится, а все-таки частенько бывает. Приедет Игнатушка, поможет кому из бабушек, а потом в дом смерть приходит! Зайдем утром, а она уже лежит себе холодненькая. Ручки на груди сложила, глазки в потолок и молчит, сердешная.
— А в полицию вы заявляли?
— Зачем в полицию? — удивились бабушки. — От сглаза она разве поможет?
— А вы не думали, что Игнатий может сам иметь отношение к этим смертям?
— Конечно! — закивали с готовностью обе бабульки. — Натура у него такая черная. И злоба изнутри прет. От этого и сглаз случается, и порча всякая. Мы-то с Меланьей от его помощи подальше держались, в дома к себе не пущали, поэтому, должно, и уцелели обе.
Катя выглянула в окошко.
— Он в маленький голубой домик пошел. Не знаете чей?
Одна из старушек вздрогнула.
— А ты глянь, труба там покосившись?
— Трубу сейчас ребята поправляют. А была покосившаяся.
Старушка побледнела.
— Мой это дом.
— Ну все, Меланья, похоже, пришел твой черед.
Вторая бабулька не скрывала своего удовольствия, что помирать придется все же не ей, а по-друге.
— Да и то сказать, зажилась ты на этом свете. Который тебе годок-то? Сама, небось, не помнишь. Ну, да бог с тобой. Прощаться будем. Если в чем виновата пред тобой, сердца на меня не держи.
— Встретимся, Матрена.
— Так-то оно так, а все-таки я не спешу.
Бабулька из голубого домика совсем пригорюнилась. Мысль о скорой смерти страшила ее. Вот ведь совсем старенькая, ровесница века, а помирать все равно не хочется.
И Катя воскликнула, чтобы разрядить обстановку:
— Бабушки, что вы такое говорите! Совсем не обязательно, чтобы кто-то из вас помер.
— Только больше-то никого в деревне не осталось в живых, — тоскливо возразила Меланья. — А Игнатий в мой дом зашел. Знать, мой черед и пришел.
— Будет вам!
— Нет, помру я. Чувствую, что помру.
— Не будет этого! — твердо произнесла Катя.
— А ты почем знаешь?
— Я с вами останусь! И ничего с вами не случится.
Меланья взглянула на нее внимательно.
— Впрямь останешься? На всю ночь?
— Да! До утра просижу. Глаз не сомкну.
— А коли смерть моя придет?
— Если кто сунется, я его топором!
Вторая старушка захихикала:
— Смерть топором не проводишь.