— Я не для того два высших образования получала, чтобы теперь, как первобытная баба, в тазу тряпки полоскать.
— Чего предлагаешь?
— Куплю им стиралку! Самую большую!
— А электричество? Ты же слышала, электричество дорогое.
— И за электричество я заплачу! Счетчик отдельный поставлю и буду платить по этому счетчику, сколько выйдет.
Девушки уважительно поглядывали на подругу. Вера работала в крупном банке и могла позволить себе такие траты.
— Что это отец Анатолий чудит! Не каменный век, чтобы руками белье полоскать.
Вера тут же начала звонить в магазин бытовой техники. И повела переговоры так жестко, что машину ей обещали привезти и установить уже завтра к девяти утра.
— Со стиркой все! — объявила всем Вера. — Можно отдыхать!
И успокоенные подруги отправились в трапезную. На улице было уже совсем темно. Одинокий фонарь, освещавший стройплощадку, был не в состоянии осветить всю территорию монастырского двора. Кое-где было совсем темно. Так что в нескольких метрах от входа в трапезную Яна поскользнулась и упала. Подруги кинулись ее поднимать и увидели, что на белом утоптанном снегу в том месте, где приземлилась Яна, выделяется какое-то темное пятно.
— Лед, — потыкала ногой Наташа.
— Тут что-то пролили, а потом жидкость на морозе замерзла и получился каток.
— Ты не ушиблась?
— Нога немного болит.
Дальше Яна шла прихрамывая. В кухне никого уже не было. А вот в трапезной вроде как топтались. Сначала подругам показалось, что наверху кто-то ходит. Но потом все затихло.
— Ау! Кто-нибудь есть живой?
Никто на этот возглас не откликнулся. И девушки подумали, что шаги наверху им просто мерещатся.
— Ясно, что кормить нас никто не собирается.
Но на столе в кухне стояла корзиночка с порезанным ржаным хлебом, а на еще теплой плите имелся чайник, в котором что-то булькало.
— Чай. Больше ничего нет.
Жидкий, чуть сладкий чай и пара кусков оставшегося от обеда хлеба. Вот и весь ужин. Да, жизнь в монастыре с самого начала учила новоявленных послушниц смирению.
Одно радовало: в кухне было тепло, и все сняли верхнюю одежду. Яна повесила свое пальто на вешалку, не глядя.
А вот Катя, сидящая напротив, нахмурилась:
— Где это ты такое здоровущее пятно посадила?
— Пятно?
Яна оглянулась и увидела, что на светлой шерсти ее зимнего пальто и впрямь виднеется отчетливое пятно. Оно было какого-то красновато-бурого цвета. И прикоснувшись к нему, Яна почувствовала холод и влагу. Крохотные снежинки, принесенные снаружи на пальто, быстро таяли у девушки на пальцах, пачкая их какой-то розоватой влагой. Яна присмотрелась и увидела, что пятно все состоит из таких вот крошечных кристалликов, которые сейчас стремительно таяли в тепле кухни.
— Наверное, это я на том пятне испачкалась, — догадалась Яна. — Упала на него боком, грязный снег на меня и налип.
— Интересно, что это такое?
Яна понюхала пятно.
— Понятия не имею. Может быть, компот?
— Компотику бы я сейчас выпила, — мечтательно произнесла Вера. — Особенно вишневого.
— Не похоже, чтобы они тут вишневый компот ведрами бы варили. Скорее уж краска.
Яна забеспокоилась.
— Ой, нет! Если краска — это я так испачканная и буду ходить?
Наташа встала и подошла поближе. Она тоже прикоснулась пальцем к пятну, поднесла палец к носу, изучила его, а затем глубокомысленно произнесла:
— Вы как хотите, а только мне кажется, что это кровь.
Вера чуть не поперхнулась чаем.
— Наташка! Хватит нас пугать! — взвизгнула она.
— А я и не пугаю. Сама посмотри. Это кровь!
И она сунула свой палец Вере под самый нос. Та взвизгнула и вскочила на ноги.
— Уйди!
Но Наташа совсем расшалилась. Она погналась за Верой, норовя ткнуть ту своим испачканным пальцем. Глупость и дурачество, ничего больше. Но Вера, взрослая самостоятельная Вера, повелась на эту детскую шалость, бегала, вопила, увертывалась и снова вопила. Яна с Катькой хохотали, очень уж потешно все это выглядело. Особенно когда Вера начала ронять стулья, а Наташа через эти стулья прыгала, словно горная коза.
— Отстань от меня!
— Сначала посмотри!
Бух! Прыг! Шмяк! Кряк!
— Наташа! Стул сломала!
Неизвестно, чем бы закончилась эта дикая погоня вокруг стола. Наверное, помимо ножки стула сломалась бы еще чья-нибудь ножка, но тут дверь скрипнула и мужской голос произнес: