— Я бы подождала более удобного случая. Так бы рисковать я не стала.
— Нет, ждать ты не можешь. Или пан или пропал.
— Черт, я не знаю. Как тут быть… А залечь на дно?
— Не тот вариант. Найдут и уничтожат.
— Да не бывает такого, чтобы нельзя было скрыться.
— Бывает.
— Тогда я в растерянности, Гриш. Не знаю, как быть.
— Есть один вариант, Настасья, есть!
— И ты его нашел?
— Представь себе, да. Я его нашел.
— Гриша, я никогда не сомневалась в том, что ты гений. Так давай, говори.
— Чтобы уйти от наказания — надо умереть самому.
— Да уж, замечательный способ. Вопросов больше нет.
— Ты послушай. Речь не идет о том, чтобы умереть на самом деле. Разыграть свою смерть. Внушить всем, что ты умер, но остаться живым и тихонько отсидеться где-нибудь в Швейцарии, пока сыр-бор не уляжется.
— Хочешь сказать, что девочки…
— Ничего я не хочу пока сказать. И почему ты сразу подумала о них? Есть ведь еще и Фредди.
— Ой, Гриша, его я видела. Мертвее не бывает. А вот трупов девочек так пока и не нашли.
— Это ни о чем не говорит. С девочками, конечно, тоже все не так очевидно. Федору же фактически снесло лицо, что наводит на определенные подозрения. Если это в действительности был спектакль, то надо отдать должное гениальности режиссера. Он собрал в гости именно тех людей, которые моментально разносят по миру любую информацию, еще и приумножая ее по ходу дела. Все его видели мертвым. Потом, я тебя уверяю, это обрастет такими подробностями! Найдутся очевидцы, на глазах которых случился взрыв, которые успели все рассмотреть в деталях. А ведь деталей-то никаких и не было. Никто не видел ничего, кроме заключительного акта. Когда Федора заметили, он уже лежал в крови на снегу. Но Федор ли это был?
— Ой, Гриша, как все странно.
— Но согласись, задумка на пять баллов.
— Пожалуй. Однако непонятен мотив. Зачем Федору это надо? И что все-таки случилось с девочками? Это он их, получается, убил?
— Насчет девочек торопиться с выводами не будем. Их тела пока ищут, и я не исключаю, что найдут. Мотив — это да, без него никуда… Но мотив всегда найдется.
— Пока мы его не определим, мы ничего не выясним. Кстати, действительно ли Фредди погиб в ту ночь — вполне можно определить с точностью до ста процентов. Существует же анализ ДНК.
— Да. Именно об этом я уже давным-давно подумал. Но мы не можем афишировать свой интерес к этой теме. Анализ надо провести, чтобы никто ничего не знал. Даже Ангелина. Она вполне может оказаться причастной ко всей этой истории.
— Не похоже.
— Возможно, она просто не ожидала именно такого исхода. Но в первой части действия она могла подыграть мужу.
— И как мы все это провернем?
— Настена, ты меня обижаешь. Я все уже почти провернул. Осталось обеспечить образец для сравнения.
— Что провернул? Какой еще образец?
— Один знакомый патологоанатом помог мне разжиться, извини за детали, некоторым количеством волос покойного, ну и еще кое-чем по мелочи… Однако сам по себе анализ этих фрагментов ничего не даст. Надо иметь то, с чем это можно сравнить.
— Ты это имеешь?
— Тут требуется твоя помощь.
— О господи! И какая?
— Ничего страшного. Дело в том, что у Федора есть сын. Вполне взрослый дядя тридцати с небольшим хвостиком лет. Как раз твой размерчик. Познакомишься с ним, под благовидным предлогом разживешься прядью из его шевелюры…
— Гриша, как ты себе это представляешь?! — в ужасе воскликнула я. Воображение угодливо подкинуло картинку, как я бегаю за незнакомым мне мужиком с большими ножницами и пытаюсь отхватить у него клок волос.
— Уж не знаю, вам, девушкам, виднее.
— Елки-палки, я никогда ни с кем не знакомилась по собственной инициативе.
— Вот заодно и потренируешься. Полезный, между прочим, навык.
Интересно, к чему это Гришка сказал? Что он имел в виду? Что у меня все так плохо, что мне непременно надо срочно начинать поиск?
Приняв мое недоуменное молчание за согласие, Гришка довольно крякнул и медленно тронул машину с места.
— Настя, может быть, ты все-таки объяснишь, что происходит?
Сегодня Лешка был чуть больше Лешкой, чем тогда, в аэропорту. Видимо, давно не виделся с Леночкой. В нем не было и намека на притворную дурашливость, и глаза уже не бегали из угла в угол, когда он смотрел на меня. Смотрел внимательно и с тревогой. Он всегда смеется, когда я называю его самым красивым мужчиной в мире. Но он и правда для меня такой. Не знаю, красив ли Лешка с точки зрения классических канонов. Пожалуй что недурен. Но на мой личный вкус — он идеальный. Такой, как надо. Как будто специально для меня придумали.
Я смотрела на него, и сердце просто рвалось на куски от отчаяния — как мне теперь с ним общаться? Наплевать на все и сделать вид, что ничего не понимаю? Но притворяюсь я плохо. Да я дотронуться до него не могу, так мне тошно. Призраки Леночкиных рук так и мельтешат перед глазами. Но он и сам не спешил до меня дотрагиваться. Он словно бы избегал прикосновений. И это тоже было еще одним доказательством в пользу Санькиной гипотезы.
— Леша, мне кажется, ты все прекрасно понимаешь.
— Что я понимаю?
— Что со мной происходит.
— Прости, не понимаю. Если дело в твоей работе, то тогда объясни, я не варвар, не буду к тебе приставать. Я сам еще не отошел от той новогодней ночи. До сих пор сны кошмарные снятся. А у тебя была еще это поездка…
— Вот именно. У меня была трудная работа. Я очень устала. И у меня нет сил на подобные разговоры. Можно я пойду спать?
— Иди, конечно. — Лешка окончательно загрустил и потянулся за пультом.
Когда он осторожно прилег на краешек кровати, ноги мои похолодели. Если он сейчас… Ох, мне придется устраивать безобразные сцены. А так не хотелось. Хотелось одного — чтобы все нехорошее смылось, растворилось, испарилось без следа. Но для этого нужно было время. Я старательно задышала как можно ровнее и даже вполне правдоподобно всхрапнула. Лешка робко натянул на себя одеяло и выключил ночник. По-детски обняв подушку, он вздохнул так горестно, что душа моя стремительно метнулась к нему, но тело кулем осталось лежать на своей половине кровати.
Прошлой осенью, когда мы с Лешкой наконец завершили ремонт в его квартире и переехали сюда, казалось, что в жизни наступила долгая безмятежная полоса. В гостиной поселился самый шикарный диван из всех, что только удалось найти в Москве. На нем можно было жить, не вставая сутками и только иногда делая пробежки на кухню и обратно за новой порцией бутербродов. Мы так и делали, пересмотрев все старые и новые фильмы, выспавшись на два года вперед и перечитав прорву книг, Лешка по специальности, я — всякий дамский мусор. Может быть, чересчур безмятежное существование противопоказано людям? Когда каждый вечер хочется со всех ног бежать домой, теряешь чувство опасности, расслабляешься. Забываешь вовремя навещать стилиста, до ночи не вылезаешь из мягкого халата… Да и не только в этом, наверное, дело.
Человек — существо дикое. Веками и тысячелетиями он вел непростую борьбу за жизнь, закалялся в сражениях и схватках то с врагом, то с природой, голодал, бежал от чумы и холеры, спал в пещерах и на соломенных матрасах. Его тело привыкло к лишениям, а душа к страху за собственную шкуру. Это уже в крови. И когда все слишком уж хорошо и спокойно, наступает разлад в организме. Слишком благополучные люди вымирают как класс. Еще древние римляне прочувствовали на себе всю губительную силу процветания. Конечно, бытует мнение, что выродиться им помог свинцовый водопровод, но мне кажется, не стоит сбрасывать со счетов благостную сытость, в которой они погрязли и в итоге утонули.
Я всю жизнь придерживалась мнения, что сдаться никогда не поздно. Как бы фигово ни сложилась ситуация, стоит попытаться сбить масло из сметаны, в которой тонешь. Но за последние несколько месяцев окончательно уверилась в том, что все будет хорошо. Отныне и присно. И теперь мне в десять раз обиднее было осознавать, что мое любовно налаженное бытие вкупе с бытом летит псу под хвост.