— Понимаете, — с каким-то отчаянием пыталась объяснить она, — здесь ты существуешь, словно в двух измерениях. То, что творится внутри, — она коснулась пальцем кулончика на груди, — остается только там. Никого не интересуешь ты сама, а лишь то положение, которое ты занимаешь, и те выгоды, которые можно получить от общения с тобой. Да что я вам объясняю прописные истины… Но когда ты живешь в этом каждый день, каждый час, когда ты ежеминутно должна не быть, а выглядеть, ты постепенно приобретаешь еще одну — внешнюю, показную сущность. Порой трудно сказать, какая из двух настоящая. Для многих настоящей становится именно показная.
Не знаю, как ей удалось, но сегодня Романова выглядела почти нормально. Мастерски наложенный макияж скрыл следы горя, голова уже не падала бессильно на грудь. Ее внутреннее напряжение выдавала лишь едва уловимая вибрация пальцев. С первого взгляда даже и не заметно, но, когда она ставила чашку на блюдце, посуда чуть слышно дребезжала.
— Ангелина Степановна, — мягко обратился к ней Григорий, долго чесавший коротко стриженный затылок и все никак не решавшийся раскрыть рта, — мы ведь почти ничего не знаем о девочках. А информация нам чрезвычайно нужна.
— Я знала, что вы спросите. Но… Только поймите меня правильно, не думайте, что я пытаюсь уйти от ответа… Дело в том, что я и сама очень мало о них знаю.
— Вы имеете в виду, что последнее время у вас не было возможности тесно общаться?
— Да, конечно, и это тоже. Федор пристроил их в одно очень престижное заведение. Это даже не колледж, что-то вроде частный школы, где дети совершенствуют некоторые предметы перед тем, как продолжить образование. Невообразимо закрытое заведение! Я не была там ни разу, муж был только при оформлении документов. Связь с внешним миром минимальная, никаких визитов, никаких телефонных звонков. Только электронная переписка, да и то под строгим надзором воспитателей.
— Прямо как школа для трудных подростков. Уж не хотите ли вы сказать…
— Догадались, да? Именно так, школа для трудных подростков.
— Были основания?
— Еще какие. У них с самого детства какой-то особый склад характера, еще с того времени, когда они были совсем крошками. У меня голова шла кругом, я все никак не могла понять, как эти маленькие исчадия ада могут быть моими детьми. Я их люблю… любила… очень. Их невозможно не любить. Но и поставить их в какие-то рамки было выше моих сил. Как только они научились ходить, я потеряла над ними власть. Они всегда делали, что хотели.
— Что же?
— Сначала обычные детские шалости. Воровали конфеты, точнее, брали то, что им было нужно. Невозможно было запретить или спрятать. Они смотрели ясными глазами и делали по-своему. Могли разбить витрину кухонного шкафа, чтобы достать лакомство. А если им не удавалось добиться своего, они мстили. Изощренно, такое и взрослому в голову не придет. Как-то раз мы их наказали, так они вместо шампуня налили во флакон клей. Светлана первая пошла в ванную, ей потом пришлось бриться под ноль. Смешно вроде бы, но девочкам было тогда всего по четыре годика.
— А к врачу вы их водили?
— Да сколько самых лучших врачей мы прошли! Но те лишь разводили руками. У девочек были потрясающие интеллектуальные данные, большие способности к математике, химии, физике. Они легко, просто играючи выучили несколько языков. И у них всегда, с самого раннего возраста была очень уравновешенная психика. Чего не скажешь обо мне, — грустно усмехнулась Романова. — В них нет страха. Ни перед чем. Ни перед людьми, ни перед самими собой. Ни боль, ни наказания их удержать не могут. Не могли…
— А бить не пробовали? — хмуро спросил Гришка.
— Пробовала. Но… я же говорю, они ничего не боялись. Можно было до посинения их лупить, а они только улыбались и смотрели с вызовом.
— А Фредди? — подала я голос из уголка, в который вжалась во время разговора.
— Фредди очень сильный человек. Судя по его внешности, никогда и не подумаешь. Увалень. Но не случайно он достиг таких высот. Была в нем несгибаемая воля и колоссальная внутренняя мощь. Сама не сразу разглядела. Думала, он станет удобным мужем. Я тогда очень устала от всех проблем. Карьера в театре не ладились. Конечно, были любовники, воздыхатели. Но оставалось четкое ощущение, что жизнь катится под откос. Что все, я уже еду с ярмарки. И так мне хотелось приехать в чистый уютный дом, где столы от пирогов ломятся, где все в порядке, всего в достатке. И стала я, как теперь говорят, клеить богатого папика. На тусовках он бывал нечасто, но успел меня разглядеть. А вот я его — нет. Только уже после свадьбы и разглядела. Знаете, выходила по расчету, а потом влюбилась, как девчонка. Околдовал он меня. Щедрый был, и не только в финансовом плане. Тратил время на мои театральные дела, вникал в ситуацию с девочками, пытался найти с ними контакт. И ведь нашел! Не знаю, как ему удалось их уговорить на эту школу, но уговорил, уломал. Они уехали, и я почувствовала себя просто как птица в полете. Так мне стало хорошо, покойно. Они писали такие человеческие письма. Не сразу, но года через полтора стали нормальные дочери, я уж не знала, какому богу молиться. А когда они вернулись, я и вовсе была на седьмом небе от счастья. Их было просто не узнать. Светлана мне тогда, помню, сказала: неужели переросли всю свою дурь? И вот чем все это закончилось. Я сломлена.
— А Светлана кем вам приходится? — осторожно спросил Гриша и нервно затушил сигарету. На нас то и дело косилась официантка. Ангелина, не в силах справиться с эмоциями, опять плакала, роняя хрустально чистые слезы в тарелку с французским супом.
— Светлана — моя старая подруга. Мы дружим с ней уже почти двадцать лет. Она отличный врач, и пару лет назад я упросила ее переехать к нам окончательно, хотя она и раньше практически жила у нас. У меня есть некоторые проблемы со здоровьем, мне надо каждые три часа делать уколы, а сама я так и не научилась. Она одинокий человек и стала для нас членом семьи.
— Сахарный диабет? — посерьезнел Гришка.
— Да, что-то вроде того, — неопределенно покрутила рукой Романова.
— Ангелина Степановна, понимаю, как вы устали, — Гришка зачем-то достал из кармана очки, которые надевал в исключительных случаях, и озвучил свой главный вопрос, — но я не могу не спросить: кто отец девочек?
Романова вздрогнула. Маленькая слезинка, застывшая на ее щеке, прочертила кривую дорожку к подбородку.
— Отец… случайный человек в моей жизни, совершенно случайный. — Женщина вдруг пошла пятнами, цвет ее лица стремительно менялся от безжизненно белого до красного и обратно. — Мы с ним были очень мало знакомы. Просто мужчина, который быстро ушел из моей жизни.
— И про девочек он ничего не знает?
— Н-н-нет, — выдавила Ангелина и покачнулась. Она пребывала в каком-то почти обморочном состоянии, и мы поняли, что пора с этим разговором закругляться.
В маленький зал кафе несколько раз заглядывала встревоженная Светлана, которая все это время терпеливо ждала свою подругу в машине.
Когда к нашему столику подошел Анвар, мы с Гришкой растерянно замерли. Он был совершенно, бесповоротно лыс.
— И что прикажешь теперь делать? — прошептала я.
— Не знаю…— выдохнул коллега, — но что-нибудь придумаем.
— Да уж. — Я удрученно смотрела на гладкий как коленка затылок нашего нового знакомого. Припав к руке Романовой, потом на несколько секунд застыв в скорбном поклоне, Анвар церемонно сел.
— На фотографиях у него были волосы, — пытался оправдаться передо мной Гришаня.
— Были, да сплыли, — мрачно констатировала я, размешивая сахар в чашке кофе. Из какого места мне теперь прикажете брать материал для сравнительного анализа ДНК?
Следовало срочно придумать повод, чтобы завязать дальнейшее знакомство с сыном Федора. Все в нем было от отца, даже легкая брезгливость, с которой он касался наших рук в приветствии. Интересно, в честь кого назвали мальчика? В честь лучшего друга из Абхазии? Или, может быть, в роду у Фредди имелся какой-нибудь залетный абрек? Как бы там ни было, Анвар являл собой достойного представителя золотой московской тусовки. Такой парень мог рассматривать мою кандидатуру разве что в качестве поломойки. Да и то на даче. С какой стороны к нему подкатить, я не представляла. А подкатить к нему, лысому или нет, было позарез нужно.