Как странно, еще сутки назад я смахивала с воротника столичный снежок, а сегодня за моим окном влажный индийский вечер…
— Настя, скажите, у вас есть мужчина? — Это была первая фраза, адресованная сестрами лично мне. До сего момента они меня искренне не замечали.
— Есть, — коротко проинформировала я то ли Анну, то ли Марию, я пока еще не могла отличать близняшек друг от друга.
— Ах, ну конечно, конечно! — Они говорили сразу обе. — Настя, а вы его сильно любите?
— Сильно. — Я не понимала, к чему они клонят. Мне милостиво было разрешено курить на кухне, и я с наслаждением затягивалась легкой сигаретой, запивая ее крепким кофе. Отвлекаться на бесцеремонные вопросы не больно-то и хотелось.
— А вы могли бы ради него совершить поступок? — не унимались девицы. Разговор был непонятным. Ничто не давало к нему поводов.
— Какой поступок?
— Ах… ну, какой поступок? Например, — зловеще понизила голос одна из сестер, — например, убить.
— Зачем?
— Затем, чтобы доказать свою любовь. — То ли они были все-таки дуры, то ли отчаянно притворялись. Выходило, впрочем, убедительно.
— Есть и другие способы доказать, — философски заметила я.
— Ах, конечно, конечно! — залепетали они и, перебивая друг друга, стали вдруг рассказывать мне содержание какого-то дамского романа, который, как оказалось, прочитали в самолете.
Главная героиня, защищая любимого мужчину от врагов, решается на тяжкое преступление и потом сдается полиции. Из тюрьмы она выходит спустя десять лет, седая и просветленная. В общем, круче, чем в индийском кино. Анна и Мария с таким восторгом изливали на меня содержимое дешевого романчика, что я усомнилась в их психическом здоровье. Ладно, дуры, но больные дуры?
Впрочем, девочки быстро потеряли интерес и к данной теме, и ко мне. Казалось, они существуют в своем изолированном мире. И только время от времени высовывают из-за толстой стены отчуждения незамутненные знанием жизни мордашки и, приходя в неописуемый восторг, тут же улезают обратно. Как в зоопарке.
Они были очень странные. Пожалуй, до сих пор я не встречала людей, чья глупость внешне смотрелась бы так очаровательно. Считая себя не столько красивой, сколько умной, я возносила достоинства интеллекта на высоту, недоступную в моем понимании большинству женщин. Высокий коэффициент умственной деятельности считала своим тайным оружием и в глубине души гордилась умением быстро вставлять в разговор ту или иную яркую цитату, замаскированную под собственную мысль. Конечно, к большому уму мне хотелось бы иметь еще и длинные ноги и шикарную грудь… Но уж что бог послал.
А тут я вдруг отчаянно позавидовала девочкам.
Глава 3.
В которой камера оператора судорожно скакала по каким-то руинам, еще дымящимся.
В десятом часу в комнате сестер началась суета. Они хлопали дверцами шкафа, хихикали, разговаривали с кем-то по телефону. В десять сестры вышли в гостиную при полном параде. Анна — в красном, Мария — в голубом. А может, наоборот, в голубом была Анна. Смотрелись они ослепительно, почти неприлично.
И все-таки я не верила ни в их глупость, ни в их красоту.
— Мы готовы, — сказала та, что была в красном.
— Фима, мы готовы, — повторила та, что была в голубом.
Ко мне они не обращались. Я этим вечером в расчет, видимо, не принималась.
— Я тоже готов, — сказал Фима, выходя из клозета и застегивая на ходу ширинку. Поистине, двинешься тут с ними.
Оставшись одна, я некоторое время предавалась размышлениям. Мысли мои уносились далеко от экзотической Калькутты. Со скоростью света преодолевая тысячи километров, они сиротливо топтались на заледенелом пороге деревянного загородного домика. Сделав пару попыток дозвониться Лешке, поняла, что сегодня не мой день. Связь категорически не соглашалась нарушить деревенскую идиллию, которой наслаждался сейчас любимый мужчина. Ну и ладно. Все равно он меня простит. Все равно без меня ему никуда. Точнее, это мне без него никуда. И он, как человек ответственный, не может этого не понимать.
Последний год я не знала, какого бога благодарить за то, что он послал бедной замученной одиночеством Настеньке такого роскошного во всех отношениях мужчину, как Лешка. Преодолев критический с точки зрения обустройства личной судьбы тридцатилетний рубеж, я рассчитывала только на работу. Именно в ней я пыталась найти отраду душе и усталое удовлетворение телу. Но и с работой не больно клеилось. А уж с мужчинами и подавно. Не умея флиртовать и полагая, что естественность — лучшее украшение девушки, я отпугивала потенциальных кавалеров задолго до того, как их мысли успевали приобрести эротическую подоплеку. В итоге со мной любили выпить пива, потрепаться за жизнь, поспорить на сложную политическую тему. Но конфеты и комплименты друзья мужского пола дарили не мне, а моим манерным приятельницам, которых сами же за глаза иначе как стервами не называли.
Одно время я даже подумывала о том, чтобы кардинально сменить имидж, перевоплотиться в эдакую ведьмочку с ярко подведенными глазами и острым как бритва язычком, капризную, требовательную, загадочную. “Не смеши меня, — сказала мне тогда подруга Санька, — положим, актерского мастерства тебе хватит, чтобы продержаться в роли месяц-другой. Возможно, ты даже успеешь за это время захомутать одинокого красавчика. А дальше что? Так и будешь всю жизнь играть? Свихнешься рано или поздно. А коли выйдешь из роли, разочаруешь милого. Нет, мать, надо искать мужика, который примет тебя такой, как ты есть. В парикмахерскую я бы на твоем месте сходила. Но вот все эти роковые штучки… оставь”.
Не знаю, все ли устраивало во мне Лешку, но он меня принимал. Как факт. Ворчал иногда, что все женщины как женщины, на каблучках, при макияже, а я зимой и летом, за исключением редких праздников, одним цветом — джинсы, спортивная обувь и в качестве единственной уступки его мужскому вкусу — свитера не балахоном, как раньше, а по фигуре. Но дальше тихой критики милый не шел. Он и сам по большей части ленился “выглядеть”. И все-таки, положа руку на сердце, я не могла поручиться, что он не восхищается втайне яркими перышками моих потенциальных соперниц. Одна из них не так давно активно замаячила на горизонте.
Лешка — психиатр, ведущий частную практику. Были в его карьере и стремительные взлеты, и сокрушительные падения. Когда-то ему принадлежала целая клиника, но партнер подставил его так, что бизнес рухнул словно карточный домик. Однако у Лешки осталось имя в медицинском мире. И отбоя от пациентов не было. Заново начав с нуля, он открыл маленький кабинет. Постепенно практика росла, и кабинета стало мало. Лешка объединился с коллегой и снял на паях небольшой офис. В офис конечно же потребовалась помощница.
И она нарисовалась в стремительно короткие сроки, сокрушив уже на первом собеседовании и Лешку, и его напарника Димку умопомрачительной длины ногами, идеально подогнанным по волнительно округлой фигуре костюмом, белокурыми волосами и совершенным знанием испанского языка. И хоть испанский был совершенно лишним, именно он стал последней каплей в переполненной чаше восхищения. Они ее взяли.
Двадцатилетняя Леночка принялась активно обустраивать офис и прибирать к рукам начальство. По ее разумению, мужская часть вселенной должна была крутиться именно вокруг нее. Шаг влево, шаг вправо — преступление. Незамужняя, но не знающая недостатка в обожателях, она, похоже, никогда не останавливалась на достигнутом. Пара лишних поклонников, по ее разумению, никому еще не мешала.
Очень скоро Лешка с Димкой стали ходить на работу чисто выбритыми, аккуратно причесанными и благоухающими дорогим одеколоном. Собираясь у нас дома на кухне, они вовсю подтрунивали над манерами Леночки, над ее кокетством и внешним лоском, но видно было — лукавят. Втайне они ею гордились и даже соревновались между собой за право подать ей пальто. Пару раз, заскочив к Лешке в кабинет, я была неприятно поражена, до какой степени примитивным может быть высокоинтеллектуальный, тонкий, прочитавший всю мировую классику Димка. Стоило Леночке склонить свой шикарный бюст над его столом, и он покрывался предательским румянцем. Лешка же в это время ревниво сверкал глазами. В общем, определенные нехорошие подозрения у меня были, но я гнала их прочь. И старалась делать вид, что меня не задевают Леночкины шпильки. “Отлично выглядишь, Настенька, — сладко улыбалась она мне, — поправилась, округлилась”. И томно потягивалась, демонстрируя свои точеные формы.