— Тебе-то зачем было пыль глотать? — спросил Славка, сдирая с тела залипшую мокрую робу. — Ты меньше нашего получаешь, делай свое дело!
— Для практики, — серьезно ответил Паша.
— Ну, если для практики… Хорошо нам помог, — плеснул в лицо воду из расходного бака, — я почти не запарился, не то, что вчера. — Не подгадишь?
Не придерешься?
— Я нет! — помолчав в раздумье, ответил Павел. — А вот инженер по тэбэ — не знаю…
— Мы перед ним выдрючиваться не будем!
— На пользу пошел им КТУ, — здоровался Паша с новой сменой, приехавшей на работу. — Вам до плана месяца осталось пройти десять метров. Но не успокаивайтесь: сами знаете — сегодня полторы нормы, а завтра, тьфу-тьфу, авария и ноль! Сделайте заначку: пройдите метров пятнадцать. Мало ли что может случиться?!
Игорь ночью работал на кэша, каждую минуту осматривался: на свет в кабину лезли мухи, саранча, бабочки, а за ними скорпионы и фаланги.
Шульц, наскреперовав полный лоток породы, стал выдавать ее на-гора.
Потом затих, минут через двадцать дал сигнал: «Включить компрессор».
Начал бурить.
Взрывчатку в бадье Игорь спускал еще затемно. А в сумерках рассвета, когда забой был заряжен и пучок шнуров подожжен, заметил, как что-то шевельнулось в болотце, образовавшемся в солончаке возле шурфа, куда был выведен сброс насоса.
Лебедка работала, выбирая трос с бадьей, на которой болтался Шульц в грязной робе. С каждой секундой становилось светлей, Игорь, бросив взгляд на барабан лебедки, снова обернулся к болотцу. Похоже, в солончаке застряло какое-то животное и пыталось выбраться из грязи, а она засасывала его все глубже. Ну, точно, баран!
И откуда он взялся? Чабаны откочевали несколько дней назад. Игорь заерзал на сиденье кэша, в забое горел пучок шнуров, с каждой секундой на сантиметр подбираясь к взрывчатке, мокрый взрывник в бадье выскочил на уровень ограждений, метра на полтора выше, чем надо. Игорь отвлекался, и все же ему показалось, что какой-то миг лебедка работала с отключенным переключателем. Он опустил бадью ниже. Шульц прыгнул на землю, подпер бок рукой, хотел показать, на что способен в виртуозной брани, но повел носом в сторону, куда смотрел напарник. На его сером, в грязных подтеках лице отразилось сначала недоумение, потом удивление и, наконец, глаза вспыхнули алчностью зверя. С воплем он бросился вперед, и мокрая резина робы скрипела грубыми швами, как полдюжины старых протезов.
Динозавру с утра, была очередь идти на отгрузку породы. Он мужик правильный, полез вниз своим ходом, с трудом протискивая дородное тело в люки полков. В камере был привычный перезвон капающей воды и запах отпалочного газа. Подхватив кувалду, серьгу и клин, проходчик полез в рассечку. От остатков газа кислая слюна то и дело наполняла рот, и он беззаботно поплевывал.
Опережающий шпур, к счастью, не был разбит взрывом. Порода крепка. После нескольких сильных ударов по клину серьга «запела», звеня тонкой струной — значит, закрепилась намертво. И вдруг откуда-то из-под земли, сбоку донесся другой звук: странный, жалобный, занудный.
Проходчик подивился, постучал еще по клину, озираясь и прислушиваясь, но звук не повторялся. Показалось! Мало ли? Может, где-то вода скопилась и зажурчала ручейком жа-лоб-но так.
Динозавр закрепил блочок, протянул трос, и уже в камере за миг до включения скрейперной лебедки, в ожидании знакомого гула ее мотора, ухо проходчика опять уловило тот жалобный голос, произносивший на этот раз его имя: «Коля-я-я!»
Ковш с шумом заходил по рассечке, наполняя лоток породой. Зумпф был полон воды. За секунду тишины между выключением лебедки и включением насоса ухо проходчика опять уловило тот самый голос. Он прогнусавил из западной отработанной и забитой наглухо рассечки: «и-ди ко мне-е-е!»
Динозавр плюнул и стал подбадривать себя бранью в адрес, Шульца.
— Лысый черт! — ворчал. — Все бы ему хиханьки. Сороковник прожил, а шутит, как юнец. — Коля, до сих пор не мог себе простить, как на станции его разыграли с полетами на кочерге.
Все громче ругаясь, он божился залезть в отработанную рассечку и набить хохмачу морду. Наконец, Динозавр решительно выключил насос, хотя воды в зумпфе почти не убыло, постоял секунд тридцать, замерев в звонкой тишине, среди журчанья и капели, прислушивался к звукам подземелья. Ничего нового. Плюнул. Подхватил покачивающуюся на тросе бадью, хотел дать сигнал и поставить ее под лоток, но отчетливый голос прогнусавил из западной рассечки: