Литовцев говорил все более горячо:
— Нас арестовали двоих. Как только вы отпустите меня, они решат, что радиста выдал я. И, конечно, не простят. Тогда мне крышка. Они уже кое в чем стали в последнее время меня подозревать, особенно мою племянницу… Так что, если вы освободите, то…
— А если не освободим, — раздраженно оборвал его Сураджу, — то будем судить, как всех остальных. И вы получите то, чего не заслуживаете. Так что выбирайте!
Литовцев развел руками:
— Что я могу выбирать в такой обстановке?!
Сураджу снова почесал нос, обдумывая. Некоторое время молчал, обратив выпуклые глаза к окну.
— Вот что… У вас есть единственный шанс. Все беру на себя! Если будут судить, не выручу. А сейчас в этой обстановке советую немедленно из Дагосы вытряхиваться в другую страну. Сделайте вид, что бежали. Просто сбежали от нас, от нашего возмездия. Для Мозе и его компании это будет выглядеть убедительным, вы останетесь вне подозрений, а наше мнение о вас уже существует. Мы друзей своих ценим и в обиду не даем. Так вот…
Сураджу даже не стал дожидаться согласия Литовцева, рывком, как делал все на свете, распахнул дверь комнаты, крикнул в дежурку:
— Сержант! Дай-ка мне побыстрее ваш полицейский бланк!
— Товарищ комиссар! — Сержант козырнул. — Подходит броневик.
— Еду! Быстро бланк!
Когда бланк принесли, комиссар сам сел за машинку, стоящую на столе, и неожиданно споро отстукал на бланке короткий текст, извлек из нагрудного кармашка шариковую ручку, размашисто расписался. С усмешкой пояснил:
— В армии когда-то писарем был, — протянул бланк Литовцеву. — Это приказ всем властям пропускать вас беспрепятственно, до самой границы. Номер машины впечатайте сами. В камере что-нибудь оставили?
— Пиджак.
— Очень хорошо. Сходите за ним и скажите остальным, что вас переводят в городскую тюрьму. — По лицу комиссара скользнула улыбка. — Вот по пути в тюрьму вы от нас и сбежите. Ясно?
— Ясно, месье комиссар!
— То-то!
Сунул левую руку сперва Антонову, потом Литовцеву:
— Бегу!
И действительно, бегом кинулся к двери. Торопился комиссар на войну.
Они смотрели ему вслед. Кажется, сейчас впервые Антонов в полной мере осознал, что только что общался с человеком удивительным, необыкновенным, вооруженным не только силой и мужеством, но и прекрасной логикой, мудростью и великодушием. Наверное, Че Гевара, которому подражает Сураджу, в подобной ситуации был бы таким же. Подлинные герои всегда добры и великодушны.
Посол сидел не за письменным столом, как обычно, а в углу кабинета у окна, перед журнальным столиком, в глубоком кресле. Антонов, перешагнув порог кабинета и увидев его странно съежившуюся фигуру, понял, что Кузовкину сегодня очень худо. Это чувствовалось и по его отекшему лицу, по странно белым, ватным, припухшим кистям рук, бессильно лежащим на подлокотниках кресла.
Увидев Антонова, Василий Гаврилович еле приметно кивнул.
— А… вот и ты! — слабо проговорил он. — Воспользовался, что в городе война, что посол болен, и разъезжает себе по улицам на машине под государственным флагом.
Голос посла был слаб, еле слышен, но вовсе не бесцветен, в нем сквозило, удовлетворение, и Антонов сразу понял, что рейд в торгпредский дом за Машей получил высочайшую похвалу. Это же подтверждала довольная улыбка Демушкина, который вместе с другими стоял у окна.
— А не страшно было?
— Мы просто не успели испугаться.
Присутствующие в кабинете тоже вежливо улыбнулись. В кабинете находилось все руководство посольства, а также Анна Ивановна и Ильин, врач.
На столике перед послом стоял мощный транзисторный приемник, было понятно, что все ждут сообщений столичного радио.
Не утерпел посол! В такой день оказаться больным! Должно быть, в этом он узрел величайшую несправедливость судьбы — в день, когда решается будущее любезной ему Асибии, бездельно валяться в кровати немощным и слабым. Собрал силы и заставил себя отправиться в посольство. И наверное, это было тоже подвигом, делом для него рискованным, — это можно было прочесть по тревожным глазам Анны Ивановны, по сосредоточенной физиономии Ильина, которая изображала готовность номер один.
Антонов рассказал о том, что узнал от Яо Сураджу, и посол, слушая его, чуть заметно одобрительно кивал головой, — вести были обнадеживающие! О случившемся с Литовцевым Антонов при такой широкой аудитории, разумеется, умолчал.
Через час в посольство пришло сообщение, что из жилого дома для иностранцев, работающих в порту, ретивые ополченцы согнали всех белых во двор и держат их под солнцем и под дулами винтовок уже три часа. Среди задержанных две наших семьи.