Небрежно помахивая неизменным своим стеком, легко, вальяжно, словно собрался на прогулку, вышел на площадку трапа Гбенон Одуго, оглядел выпестренное толпой аэродромное поле, патрицианским жестом выбросил руку вперед, делая общее приветствие всему полю, и стал медленно спускаться с трапа. С широкой улыбкой, с протянутыми для братского объятия руками, направился к генералу Сетунджи. Обнял его, и стек, зажатый в левой руке гостя, прошелся по спине генерала. На Одуго красовалась сидящая чуть набекрень белая круглая шапочка, которую в Африке носят старые учителя и проповедники, одет он был в белый, наглухо застегнутый полотняный френч.
После объятий оба президента направились к выстроенным в ряд членам правительства. Сетунджи держался не менее величественно, но по-военному скованно, поэтому фигура его казалась излишне прямой, будто он носит корсет. Одуго же шел легко, молодо, гордо откинув назад голову, его неторопливый, как будто тщательно выверенный шаг, демократически улыбчивое лицо, свойский жест руки демонстрировали всем, что он человек простой, естественный, но великий и вполне заслуживает встречи, которая ему уготовлена.
Президенты обошли строй министров, генералов, других высших чинов, потом строй послов и поверенных. Протягивая руку для пожатия, Одуго любезно улыбался каждому, чуть склонив голову, чтобы лучше слышать пояснения шефа протокола; возле некоторых послов задерживался, роняя пару дежурных приветственных слов. Замедлил шаг возле послов Марокко, Франции, Китая, Мексики, советскому и американскому, стоявшим рядом, только кивнул, но не задержался, несмотря на то, что советский был дуайеном, а американский — женщиной. У Одуго на этот счет были свои прихоти.
По той же неожиданной для всех прихоти высокий гость вдруг шагнул во второй ряд, где за спинами послов и поверенных стояли дипломаты рангами ниже. Поздоровался и с ними — каждый удостоился его рукопожатия. Видимо, президента привлекла загорелая физиономия Антонова, на которой выделялись яркие серые глаза. Одуго задержал его руку в своей и спросил:
— Сегодня в этой стране превосходная погода. Не так ли, мой друг?
— Вы правы, ваше превосходительство. Сегодня в Монго отличная погода, — подтвердил Антонов и услышал, как рядом с ним раздался треск затворов фотоаппаратов и стрекот кинокамер.
Едва Одуго проследовал дальше, как к Антонову подскочили репортеры с вопросами: кто такой, какую страну представляет? Один из них потребовал визитную карточку, прочитав, восхитился:
— Вы специально из Дагосы прибыли на эту встречу?
Антонов почуял опасность:
— Нет, я оказался здесь… в какой-то степени случайно. Это, видите ли, просто совпадение…
— Счастливое совпадение! Не правда ли?
Антонов не ответил, но ему тут же задали новый вопрос:
— Почему президент назвал вас «мой друг»? Вы с ним друзья?
Антонов рассмеялся:
— Подружиться еще не успели.
Репортеры восторженно восприняли шутку.
— Но, конечно, подружитесь. Не так ли?
Ответа они не получили, но на всякий случай сфотографировали Антонова еще раз.
А на поле уже грохотали тамтамы, звенела медь оркестра. Начиналось празднество. Тряслись в танце тяжелые, как тумбы, мадонны, прыгали, сверкая голыми пятками, в неистовой шаманской пляске парни с перьями в волосах, голенастые девицы в гусарских мундирах и мини-юбках, проходя мимо президентов в гвардейском марше, старались вскинуть ногу как можно выше, чтобы видны были розовые трусики.
Над аэродромным полем, как тучи, густели клубы пыли, и послы прикрыли носы платками.
Потом, стараясь придерживаться субординации и очереди, утомленные много раз виденным и, как всегда, затянувшимся представлением, послы рассаживались по машинам и гнали их к своим резиденциям, мечтая о кондиционированной прохладе гостиных и спален.
В дороге Антонов рассказал послу о разговоре с Одуго и неожиданном интервью. В глазах Юрия Петровича мелькнули знакомые искорки иронии:
— Прекрасная новость! Немедленно сообщу в Москву. С Одуго у нас давно отношения сложные, и вдруг наш человек становится ему другом! Новый поворот в политике! — Посол с довольным видом расхохотался, хлопнул огорченного Антонова по коленке, успокоил: — Все это ерунда! Не усматривайте здесь большой политики.