И поверенный провел взглядом по лицам собравшихся в кабинете, чтобы убедиться, что все оценили его суровость по отношению к неповоротливому и безынициативному министерскому уполномоченному. Раз уж Богму считает нужным ругать посол, то и он, поверенный, вовсе не намерен проявлять либерализм.
Но прошибить старого морского волка было не так-то просто. Он отмахивался от нападок самого посла, а уж к атаке Демушкина всерьез можно и не относиться.
Богма дважды кашлянул, словно прочищал горло, спокойно, с ленцой ответил:
— Меня сюда прислали, Илья Игнатьевич, рыбу ловить, дело делать. А нэ слухи собирать. По части слухов — ваша забота. На то вы и сидите туточка и деньжата маете.
Сказав это, повернул лицо к окну и устремил унылый взор в заоконное пространстве, словно хотел таким образом продемонстрировать, что больше не намерен вести пустой, нелепый разговор.
Столь откровенное пренебрежение к замечанию начальства задело поверенного. Уши у него покраснели. Человек самолюбивый, но прекрасно владеющий собой, он оставил без внимания последние слова Богмы, будто их и не слышал. Нет, до пререканий на совещании поверенный не снизойдет, но в свое время Богма пожалеет о своей сегодняшней дерзости.
Демушкин задумался, склонив голову набок, постучал машинально по столу карандашом. Все знали: раз поверенный стучит карандашом, значит, размышляет о чем-то важном.
— Да… — протянул он. — Обстановочка в стране не из радужных…
Снова провел взглядом по лицам собравшихся, словно отыскивал среди них сообщников своей мысли, и вдруг его глаза остановились на Антонове.
— Неполадочки у нас в режиме. Неполадочки… — сказал сокрушенно, продолжая глядеть на Антонова.
Поверенный в строгом разговоре с подчиненными любил употреблять уменьшительные слова, стремясь этим придать своей речи саркастическое звучание.
— Что вы имеете в виду? — не понял Антонов.
— Имею я в виду некоторых дамочек из нашей колонии. Вчера еду в машине с заместителем комиссара по иностранным делам Гардинером по центру Дагосы — с книжной выставки вместе возвращались — и вдруг у светофора, этак перед самым радиатором, явление Христа народу: Рожкова, бухгалтер из торгпредства, а с ней наша Полина Кузьминична. Обе потные, красные от натуги, семенят по асфальту торопливыми ножками, одна на плече тащит ковер в рулоне, другая в авоське тефалевые кастрюли и сковородки — в «Монопри» купили. Постовой полицейский специально движение придержал, пропуская эту живописную парочку. Гардинер усмехнулся: «Ваши?» — «Нет! — отвечаю. — Не узнаю. Вроде бы не наши». А Гардинер уверенно: «Ваши! Сразу видно. Ваши женщины любят по магазинам ходить, — и рассмеялся. — Чего они в наших магазинах находят? Почти никаких товаров».
Поверенный снова взглянул на Антонова, как будто только что произнесенное адресовалось лично ему.
— Можете себе представить, как мне было приятно это слушать. В стране особое положение, а они пешком но городу, нагруженные, как верблюды. Ведь предупреждали не раз! Как же так получается?
Было ясно, что спрос сейчас идет почему-то именно с него, Антонова.
— Не знаю, как получается, — не выдержал Антонов. — Все отлично представляют обстановку. Предупреждены…
Поверенный досадливо махнул рукой, не принимая никаких возражении, покопался на столе среди бумаг, извлек из этого вороха журнал в пестрой обложке, полистал, нашел нужное и поднял над головой, демонстрируя всем:
— Вот, полюбуйтесь. Наши на африканской барахолке. Торгуются. Слава богу, это не в Асибии, а у соседей, но все равно — наши!
На цветном снимке были изображены три белые женщины, которые, выразительно вскинув руки, пытаются объясниться с торговкой-африканкой у палатки со всякой хозяйственной ерундой.
— Видите, как зацепили? И подпись: «Русские дамы покупают у африканки стеклянные бусы, сделанные на Тайване». Позор!
Поверенный помолчал, покатал карандаш по столу. Снова строго сдвинул брови:
— Надо еще раз собрать женщин, разъяснить…
«Ну что он талдычит все одно и то же, — раздраженно подумал Антонов. — Чего разъяснять? У людей накапливаются деньги, их надо тратить. Хотят что-то купить. Хотя бы те же отличные французские тефалевые сковородки, на которых никогда ничего не подгорает. Естественно, наши их покупают в большом количестве — для себя и знакомых. Рожкова, бухгалтер торгпредства, уезжает через неделю на Родину совсем. Срок кончился. А куда Рожковой девать деньги? Ее честно заработанные деньги, нажитые тропическим зноем, тяжким потом, кровавыми пятнами раздавленных комаров на икрах, кормежкой — какую бог послал, махровым одиночеством в чужеземье. И не вина ее, а беда, что в пыльную африканскую жарищу эта немолодая женщина вынуждена таскаться пешком по городу. Личной машины, как у поверенного, у Рожковой нет, вот и «семенит ножками по асфальту». Нельзя всех ставить на одну доску. Вон во втором ряду сидит чистенький, ухоженный, с четким пробором, ласковыми бархатными глазами Борщевский. За него бы взяться! Настоящий жлоб — придавит любого за грош. Уж он-то из «заграницы» выжмет все».