Владимир Фёдоров
Сезон зверя
© Фёдоров В. Н., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Такую уйму бабочек Звереныш видел только однажды. Невесть откуда взявшиеся, одинаково белые и разом потерявшие всякое ощущение опасности, они сбивались на влажных проплешинах лесной дороги в плотные круги, напоминавшие огромные трепещущие цветы. Два зверя – большой и маленький – при полной безучастности всегда столь осторожных легкокрылых красавиц разом загребали лапами целые их стаи и, довольно урча, отправляли в пасть, наслаждаясь подарком июньской тайги…
Сейчас белых бабочек было не меньше, но они были переполнены жизнью и скоростью, стремительно неслись навстречу Зверенышу искрящимся белым потоком и ловко уворачивались перед самыми зубами, оставляя на языке только привкус холода. Вдруг этот холод резко усилился, по глазам Звереныша резанул свет, и ему показалось, что откуда-то сверху ударила черная молния. И не просто ударила, а вонзилась с хрустом ему в лапу, да так нестерпимо, что он разом проснулся и вертанулся было от боли, но был крепко зажат под выворотень теплым и тяжелым боком медведицы. Она чуть шевельнулась и недовольно рыкнула во сне. Сверкнув глазенками из-под своего корня, Звереныш увидел, что часть куржака, затягивавшего лаз берлоги, обрушена внутрь логова, а в образовавшемся провале, за крест-накрест упавшими на него лесинами маячит силуэт какого-то двуногого существа с неизвестным резким запахом. Вот оно вскинуло вверх лапы, и в берлогу снова ударила та самая черная молния из сна, а в яви, как понял теперь Звереныш, деревина с острым концом. На этот раз она хряско пришлась в спину медведицы, заставив ее издать утробный рык и затрясти головой, стряхивая остатки так грубо прерванного сна.
Люди наверху действовали по своим правилам. Тихонько подпилив несколько рядом стоящих лиственниц и разом свалив их на берлогу, они для начала лишили спящего зверя возможности мгновенно вымахнуть из логова. Затем трое из них, изготовившись, встали с ружьями за стволы ближних деревьев, а четвертый, помоложе, вырубив длинную жердину и заострив, а потом еще и расщепив ее конец, принялся тыкать им в развороченную отдушину.
Услышав рык зверя и поняв, что берлога не ложная, стрелки стали наперебой выкрикивать советы молодому:
– Давай-давай, посильней его, посильней!
– Крути, крути, накручивай шерсть-то на жердину! Да тяни, тяни! Вишь, не хочет выходить…
– Смотри, чтоб отскочить успел. Как вымахнет!..
Молодой, скорее успокаивая сам себя, неестественно позвончевшим голосом кричал в сторону лаза, не отрывая от него глаз:
– Ничо, не вымахнет! Крепко придавили!.. А ну, давай вылазь, хозяин! Вылазь!..
Взъяренная медведица метнулась вверх ожившей глыбиной, но наваленные на берлогу деревья погасили всю мощь, вложенную в бросок. Между стволами прошли лишь голова и одна лапа. Ослепленная ярким светом и снегом, ничего еще толком не понявшая, она принялась с ревом распихивать тяжелые промороженные листвяки. И тут же раз за разом, наперегонки громыхнуло несколько выстрелов. Оскаленная пасть, проглотив рык, утонула в берлоге.
– Готов! Замочили! – прокричал молодой, успевший отбежать на приличное расстояние.
– Погодь! – остановил его один из стрелков. – Может, ранен или только затаился. Ну-ка, давай еще жердью.
Молодой подхватил свое орудие, осторожно приблизился к берлоге, ткнул в нее раз, два, нащупал концом жерди тушу, накрутил на расщеп шерсть, потянул.
– Готов! Готов, говорю! Не шевелится!
– Ты эта… не спеши, – опять остановил его старший.
– Пошебурши там жердью-то как следует. Быват, и два зверя в одну берлогу ложатся. Как бы не вымахнул…
– Да нет там ничего, – ответил молодой, но на всякий случай еще с десяток раз ткнул жердью в разные углы логова.
Стрелки вышли из-за деревьев, стали доставать папиросы, закуривать.
Потом кто-то пошел за привязанными вдалеке двумя лошадями, запряженными в сани, а остальные обступили берлогу, принялись не спеша раскатывать в стороны деревья, освобождая лаз.
Звереныш забился под корень и весь сотрясался от крупной дрожи. Он был впервые в жизни так сильно испуган слившимися в один сплошной ужас грохотом выстрелов, бившейся в агонии и рычавшей что-то страшное матерью, запахом гари и неизвестных страшных существ, породивших все это. Инстинкт подсказывал одно: надо поглубже вжаться в нишу и ничем не выдавать себя. И он, собравшись в трясущийся комок, глубоко уткнулся мордой под мышку и почти перестал дышать, забыв даже про боль в искалеченной лапе.