Мы стояли на сцене во время торжественного заседания, посвященного тридцать первой годовщине Великого Октября, подтянутые, в белых рубашках, с красными галстуками, и нам аплодировал весь зал.
И казалось мне, будто я в Москве.
В портфеле нашел записку: «Павлик, давай будем с тобой дружить».
Писала — она. Кто — не знаю. Ходил несколько дней счастливым.
До пятнадцати вообще не работал.
Бегаем с ребятами на пирс в бухту Марчекан. Ловим навагу. Два часа — штук семьдесят. Себя кормим, соседей. Иногда ходим по чужим домам и продаем по двадцать копеек за штуку. Берут. Выручку делим — и в кино. Если денег много, покупаем спирт и шоколад. Растапливаем шоколад, заливаем спиртом и по очереди сосем через трубочку. Ничего. Только голова потом побаливает.
В Хабаровске моя школа № 5, в Магадане — № 1. Белая. Четыре этажа. Парадный подъезд с лестницами на два марша. Учусь в 5 «А» классе. Избрали председателем совета отряда. Пытаюсь что-то организовать. Не всегда получается. За что хвалили наш отряд, так это за сбор подписей под обращением Всемирного конгресса сторонников мира.
Глотал все без разбора. Любил читать ночью под одеялом, когда только тоненький лучик света пробивается.
Влюбился в Аллу Черненко из 7 «Б». В Аллу все влюблялись. Посвятил ей четверостишие. Подбросил — никаких результатов. Привыкла к поклонению. Помню только одну строчку: «Любовь нас сгубит обоих!»
Вскоре читал Лермонтова и наткнулся на стихотворение «К ***». Стало стыдно за свое. Писать стихи бросил.
Магадан — столица Колымы. Колыма — страна геологов. Все геологи работают в партиях. Мой отец был начальником партии и членом партии. Геолог и партийный — понятия для меня совершенно одинаковые. Как-то даже поспорил об этом «на американку». Проиграл.
Стянули на базе автопокрышку. Покатили вниз по улице. Поймали только меня. Отвели в отделение. Записали адрес. Проверили — не соврал. Сижу на деревянной лавке. Больно. Стыдно.
— Беги, пацан!
Встал. Двое милиционеров втащили вдребезги пьяного мужика: ватник — лохмотья, лицо в крови. Мужик вырывался и матерился. Стало не по себе — убежал.
Стоп. Детство кончилось внезапно. Началась юность. С этого момента общие узлы двух автобиографий: моей и Владимира Владимировича Маяковского, которым только в детстве можно было давать одинаковые подзаголовки, — распались. Неудивительно! Его путь был выбран. Сомнений для него нет. Для меня все на свете — «так называемая дилемма». Она сосет, томит. Он в пятнадцать уже встает на путь служения революции, затем — революционному искусству. Я в пятнадцать — не знаю, где начало, в чем начало, какое оно. А еще комсомолец! Разные люди? Вероятно. Эпохи? Очень может быть.
Но продолжаю, придерживаясь хронологии. Итак, мне пятнадцать лет.
Мама вышла замуж. Это ее дело. Он какая-то «шишка» в Нагаевском морском порту. Он носит черную шинель и фуражку с крабом. Он веселый, добрый. Инстинктивно сторонюсь. Здесь ревность и еще что-то. Он умный: с нами не заигрывает.
Что делаю? Учусь. Играю в волейбол. Хожу на каток. Мечтаю о любви. Весной пришла первая. Был уверен, что настоящая.
Первое, что потрясло, — «Флейта-позвоночник». Потрясло название и строчки:
Принял без оглядки, без оговорок. Начал читать запоем. Все подряд. В голове сумбур. В мозг врезаются отдельные строчки вроде:
Плакатные —
Лирические —
Гражданин заслонял лирика. А хотелось лирики. И не такой, какую я вычитал из альбома Веры Лаптевой, в назидательных строках: «Любовью дорожить умейте…» и т.д.
Хотелось необычного, настоящего. Но полное собрание сочинений мне не попадалось. А «Избранное» — оно и было шибко «избранным».
— Андрей, зачем ты так говоришь? Неужели ты всему веришь?
Молчание.
— Андрей, но этого не может быть! Чтобы наш отец!.. Молчание. И затем:
— Мне не нужен он.