— Чего-то Серого долго нет, — ковырнул землю носком кроссовка Хома.
— Да чего он, девушка тебе? Пойдем в дом лучше.
Они направились к хате.
— Слушай, а ты подумал, как мы дом вскроем?
— Зачем его вскрывать?
Шульга подошел к дверям и показал на кованую щеколду.
— Видишь, эту штуку в кузнице выковали, тут кузница еще лет двадцать назад была: меха, горн, наковальня. Сейчас только руины. Вот эта штука называется «клямка». Видишь, в клямке отверстие — оно под замок. Когда хозяина дома нет, дверь на замок запирают. А когда хозяин недалеко уходит — в огородчик, например, или в хлев — просто клямку накладывают, не запирая. Это значит людей дозваться можно, просек?
— Ну.
— И вот когда бабуля умерла, мы клямку наложили, ставни закрыли, а на замок не запирали.
— Почему?
— Традиция тут такая. Не запирают дома умерших. Чтоб типа покойник мог в любой момент вернуться к себе. Ну и дому так лучше: он не кинут, а оставлен живыми для мертвых. Оксюморон, опять же: дозваться родных можно на Деды. Позови, и они придут. Сядут вот тут, на лавке, а ты им про свою жизнь городскую, бестолковую, блядь, жизнь, никчемную, неустроенную, расскажешь.
Шульга замолчал, и характер его молчания был таков, что даже Хомяк не стал сразу вступать с едкими комментариями. Однако, когда ему показалось, что пауза стала слишком торжественной, все-таки подколол:
— Короче, дом не закрывают, а газовый баллон — закрывают, да?
— Ну да, — со смешком отмахнулся Шульга. — Но обычно из таких оставленных хат не берут ничего. Только родственникам можно. А так — даже алкаши… — он прошел внутрь, и Хома потопал за ним.
— Нет, ну видишь, кое-что все-таки взяли… Тут вот ящик с дедовым инструментом был, вот уроды, ну то им все вернется. Тут в таких случаях говорят, что оно возвращается. Пропьешь чужое, а оно тебе потом прямо в печень — цирроз раньше времени или еще какая холера.
Шульга молча замер посреди полутемной хаты. Включил свет — выключатель нашел не сразу. Он был спрятан за висящими куртками. Их темные силуэты напоминали фигуры людей, из которых кто-то выжал всю жизнь: вот это дед, это бабуля, это тетино, наверное… Телевизора тут уже не было, но радио, стол, стулья, плита — все стояло нетронутым. Прошел на кухню, включил газ, поднес спичку — не сразу, но занялось, по одному зубцу, в половину горелки.
— Видишь. Живем. Будем чай пить, как пацаны.
Хлопнула калитка.
— Кто это там? — напрягся Хомяк.
Шульга быстро метнулся к окну и прильнул к щели в ставнях.
— Отбой воздушной тревоги. Баба Люба ковыляет. Смотри, живая еще.
— Есть кто в доме? — донеслось из сеней.
— Заходи, баба Люба, — крикнул Шульга.
— Вы што за хлопцы па хаце ходите? — сначала, кажется, зашел вопрос, и только вслед за вопросом сама женщина — ее возраст сложно было определить из-за платка и румянца: кажется, лет в 70 она просто перестала стареть и только распространялась вширь, обрастая годовыми кольцами, как дерево.
— Это я, Шульга, баба Люба.
— Каки таки Шульга? Не знаю я никакога Шульги.
— Андрэеу я, — перешел Шульга на местный говор, и это пробудило в бабе Любе механизм узнавания.
— Андрэеу? Ну точна Андрэеу хлапец! Я ж тебя таким маленьким помню! А вырас как! Не пазнать! Каки высоки!
— Да ладно вам, баба Люба! Вы меня прям как будто с детства не видели.
— Дай я тябе расцалую, — женщина надвинулась на Шульгу и заключила его в объятия.
— А гэта хто? — спросила она подозрительно, кивнув на Хомяка.
Надо отметить, что у большинства людей вихлястая внешность Хомяка действительно редко вызывала приступы доверительности.
— Это друг мой. Мы втроем приехали. Жить тут будем. На земле. Как отцы наши жили.
— А чаго ставни не открыли? — продолжала наседать баба Люба.
— Откроем, откроем. Руки не дошли. Да и так уютней, понимаете. Свет вовсю не бьет по глазам. Атмосфера гламурней, — показывая, что он шутит, Шульга сделал ударение на последний слог.
Слова с неправильным слогом баба Люба не поняла и только махнула рукой.
— Все вам в городе не как у людей. Вой-вой-вой! У темначы ходят, свет жгут. И ты теперь гарадски стал.
— О, кстати, надо будет в следующем месяце за свет заплатить. А то обрежут, если долг накрутит, — изобразил крепкого хозяйственника Шульга.
Хомяк респектабельно кивнул в ответ.
— А то гляжу — нейкия бандзиты лезут у хату. Дай думаю, гляну.