Он пробовал удерживать Серого в сознании расспросами, но Серый плыл, отвечал не с первого раза.
— Гадюка! — напоминал Шульга. — Гадюка?
— Гадюка, — соглашался Серый и улыбался почерневшим ртом.
С губ повисла паутинкой ниточка слюны. Глаза были мутными и закатывались. Когда же взгляд Серого фокусировался, было видно, что он уже ничего не видит.
— На солнце сгорел! Удар солнечный! — пытался разогнать сгустившуюся жуть Хомяк. — Мы вчера на солнце много были.
Над головой кружили вороны, время от времени забирая вперед и действительно показывая путь. Их карканье, их хлопанье крыльями, сам их вид — лакированно-черный, с огромными рваными крыльями, величественно распростертыми над троицей, дышал похоронами и смертью.
— Обоссался, — зафиксировал Шульга еще один симптом.
— Тьфу, блядь! — Хомяк брезгливо отстранился от товарища, из-за чего тот, ступив несколько шагов, упал.
— Поднимай! Помоги! — прикрикнул на него Шульга. — Не видишь — совсем кранты человеку!
— Ну, придет в себя я ему припомню, как обоссанного по болоту тащил! — прошипел Хомяк.
Вороны переговаривались сверху короткими пронзительными гарканьями. Казалось, они прагматично обсуждают, кому из них достанется левый, а кому — правый глаз еще не умершего Серого. Птицы сопровождали приятелей, когда те добрались до леса, продолжали кружить над головой, пока брели через выгон к деревне и только у поваленного знака «Буда» развернулись и, сделав самый последний заход, — такой низкий, что они коснулись своими крыльями волос Хомяка и Шульги, скрылись из виду. Здесь, у околицы, Серый окончательно потерял сознание: его ноги безжизненно уперлись в землю и мешали его тащить: товарищи попытались полностью поднять его в воздух, но Серый был слишком тяжел. В итоге к хате они его доставляли волоком, взвалив на себя, как убитого командира.
Баба Люба сидела на лавочке у своего дома. Завидев процессию, женщина поспешила навстречу, охая и расспрашивая, что случилось. Серый уже не говорил, а Шульга и Хомяк ответить ничего не могли, так как не понимали сами, что случилось. Они подтащили товарища к хате и уложили на лавке в тени росшей под окнами груши.
— В хату понесем? — спросил Хомяк.
— Понесем, понесем, — отвечал Шульга.
— Дык памог вам Сцяпан? — спрашивала баба Люба.
— Хомяк. Тут такое дело. Он же обоссан, — ходил вокруг Шульга.
— Ну, — не понимал Хомяк.
— А што с вашым другам стала? — не отставала женщина.
— Надо портки с него снять. Обоссанные. Он, может, обосрался там.
— Ты будешь стирать? — возмутился Хомяк. — Я стирать не буду! И снимать не буду. Я что, пидор?
— Ну а как его? Обоссанным в кровать? — нервничал Шульга.
Серый вдруг открыл завалившиеся глаза и покрутил головой вокруг.
— Ваша! Ваша! Ваша! — протянул он руку к бабе Любе. — Красный дай!
Женщина заойкала и положила ладонь на лоб Серого. Тот изогнулся дугой, глаза его снова закатились.
— Убила хлопца, рассамаха! — запричитала баба Люба. — Таки малады! Жыць ды жыць! Бедны! Бедны! Як мой Пятро! Нашто такога маладога забрала, русалка? Нашто румянага забрала, русалка? Нашто вясёлага забрала, русалка? — голос бабы Любы изменил тембр и набрал мелодичность, переходя в особый хроматический режим, который можно было бы охарактеризовать как «народное контральто».
Шульга понял, что баба Люба собирается затянуть стандартный отпевальный плач по свежему покойнику и поднял руку:
— Погоди, баба Люба! Рано Серого хоронить! Он круче всех у нас! Он еще полчаса полежит и всем росомахам мандибулы пооткручивает.
Шульга неумело перекрестил приятеля, надеясь, что это поможет снять сглаз.
— Зачэм воласы збрыл? — баба Люба сбавила громкость, но продолжила говорить нараспев, как бы вгоняя себя в мистический транс. — Мы ж цябе так загаварыли, галову тваю кудравую зашэптали, калтун прагнали, зачэм воласы збрыл?
Женщина погладила Серого по щекам, но сделала это так, как будто он был уже мертвым. Шульге и Хомяку от ее причитаний и ее голошения делалось все больше не по себе. Вдруг по улице на большой скорости промчался продолговатый, похожий на маринованный огурец УАЗ-452 с красным крестом между лупатых глаз и синей шляпкой сирены. Микроавтобус сделал широкий круг, развернулся и с фырчанием рванулся к калитке. Тут он замер и заглушил двигатель, показывая, что приехал по адресу.
— Откуда они взялись? — глаза Шульги сделались очень похожими на фары микроавтобуса УАЗ-452.