(Империя, 29 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
За окном замка Лангерташ, со стороны моря, нехотя занимался пасмурный ветреный рассвет. Ветер с моря дул всю ночь, завывая в зубцах угловых башен, упрямые штормовые волны, тяжелые, темно-серые и длинные, раз за разом гнали к берегу гряду белой пены, тяжело ударяя в источенное водой основание скалы. Молот моря, казалось, сотрясал внешнее кольцо стен, заставляя часовых время от времени выглядывать через узкие прорези бойниц. Очередной любопытный, посмотрев на волны, качал головой и торопливо прятался под каменными сводами, укрывая лицо от струй дождя и соленых морских брызг. Ветер срывал с волн хлопья пены, усеивая белыми клочьями узкую полосу песка и потемневший, растрескавшийся камень.
Несмотря на ранний час, замок не спал. Тяжелый занавес, скрывавший дверь кабинета императора, скрадывал звуки, он не мог полностью заглушить ни гул и грохот шторма, ни грубые голоса гвардейцев и стук сапог в галерее.
Гаген задумчиво повертел в руках кинжал убийцы. Рукоять оружейник сделал в виде тела рыси, голова животного образовывала навершие кинжала, вместо глаз врезали грубо граненные рубины.
– Странная работа.
Император Церена рассеянно кивнул сыну, погруженный в свои мысли.
На крышке резного стола, занявшего собою угол кабинета, остались небрежно брошенные вещи – все, что нашли при обыске в домах посягнувших на жизнь Гизельгера. Этим утром находки перенесли в личный кабинет императора. Книга, переплетенная в кожу – тяжелая, с коваными застежками в виде птичьих лап, когтистые лапы хищно охватывали замусоленный переплет, края листов немного крошились. Гаген посмотрел на императора – тот понимающе кивнул: «Черный дракон. Искусство управлять небесными, воздушными и подземными духами», книга, безоговорочно запрещенная в Империи. Рядом валялись два флакона, один прозрачный, удлиненный, играющий гранями – жидкость в нем слабо опалесцировала, второй черный, грубой керамики, горло флакона тщательно запечатано и залито воском. Прикасаться к пробке почему-то не хотелось. Гаген взял со стола смутно знакомый портрет черноволосой девушки с раскосыми зелеными глазами в резной раме из орехового дерева.
Незнакомка мягко улыбалась с портрета, но только губами – глаза оставались холодны. Кажется, он ее видел раньше. Где? Когда?
«Свет изумрудных глаз твоих
Хранил мой путь домой…»
Гаген осторожно положил портрет, брезгливо избегая дотрагиваться до книги и флаконов. Поднять нож на императора – преступление. Держать у себя заклинательную книгу – преступление против Бога. За первое в Империи полагалось торжественное шествие, высокие ступени эшафота, палач с парадным мечом, рев толпы, в котором сочувствие причудливо переплеталось с глумлением, траурная мантия, небрежно брошенная на обезглавленное тело очередного смутьяна, и посмертная, пусть сомнительная, слава. За второе – позор, неизвестность и полные тоскливого страха дни и холодные ночи в секретной тюрьме инквизиции.
Сын императора не выспался и теперь безуспешно боролся с оцепенением, мысли оставались ясными, но тело не желало слушаться, отчаянно прося покоя.
Прошедшей ночью принц впервые увидел людей, подвергнутых пытке и допросу. Под утро император сухо приказал сыну следовать за ним и без смущения спустился по стертым бесчисленными ногами ступеням подземной тюрьмы. Арестованные – и незадачливый убийца, и его неосторожный друг – оказались уже сломлены. Гаген со страхом и жалостью вспомнил бледные, искаженные лица, запах застенка, гнет безысходности и страдания. Руководивший допросом чиновник был сух, деловит и спокоен. Его лицо в знак уважения к венценосным персонам оставалось открытым – допросчик заранее снял традиционную черную маску. Бледная сухая кожа щек, усталые глаза в сетке мелких сосудов. Почтительно протянутые инквизитором свитки покрывали аккуратные строки – записи показаний.
– Кто?
– Отрицающие, государь.
Слово отдавало металлическим привкусом страха. Отрицающими называли тайную секту, которая, кроме набора обычных грехов демономанов, упорно отрицала одну из основ духовной защиты Империи: обычай Жребия. Гаген почти удивился, когда отец равнодушно кивнул и указал на портрет в ореховой раме – а это кто?
– Девица из семьи Корн, государь. Была выбрана Жребием два года назад.
– Месть? Возможно. Второе семейство?
– Десен, западное побережье.
– Откуда все это? – император указал на книгу и флаконы.
– Они практиковали запрещенную магию.
– Ну не просто же так. Цели?
– Простите. Их цель – убить вас, государь.
– Неоригинально. Это все?
– Напасть на Молящихся.
– Молящихся в обители? Избранников Жребия? Ну, это и впрямь что-то новенькое.
– Преступники показали, что их цель – освободить Молящихся, но, государь, кто поверит им? Ни один из Молящихся не пожелал бы покинуть Обитель, пока он жив. – Инквизитор слегка опустил толстые воспаленные веки, побитое оспой лицо оставалось непроницаемым.
– Понятно. Кто еще участвовал в этой глупости?
Следователь подал Гизельгеру еще один лист пергамента. Император внимательно прочитал, грубо выругался, смял и бросил лист в огонь.
– Протоколы я забираю. Преступников казнить сегодня же, не выводя на площадь.
Инквизитор почтительно, но с достоинством склонил голову.
Гаген отошел в сторону. В углу застенка, на полу, лежали узники. Принц нагнулся над одним из осужденных. Тот был еще жив. Глаза человека, полные слез, оставались открытыми, он попытался что-то сказать, но слова остались неразборчивыми, по подбородку стекла струйка крови. Гаген отшатнулся и, повернувшись, побежал вслед за уходящим отцом.
Сейчас, вспоминая события ночи, принц не удержался и задал государю вопрос:
– Отец, почему Отрицающие хотят уничтожить Жребий?
– Сказать по чести, сын, – от глупости. Ты знаешь, сколько у нас подданных?
– Полной переписи сословий не было уже пятьдесят лет.
– Но наши люди платят налоги – кое-какие вещи нам известны. Так сколько?
– …?
– Пятьдесят миллионов. Один человек из пятидесяти миллионов раз в год отправляется в Обитель. Тем самым лишается возможности делать глупости и начинает, пусть против собственного желания, вести праведную жизнь.
– Но…
– Подумай – редкий солдат доживает до сорока. Женщины умирают в родах, дети – от сыпной заразы. Знаешь городок Эльзен на юге? Нет? Десять лет назад, когда пришла чума, там выжили десятеро – разбойники, запертые в тюрьме. А тут – один, только один бездельник вынужден поступиться даже не жизнью – привычкой грешить и легко находит сочувствующих.
– Глупцы опасны.
– Они неглупы. Вот ненавидят правящую династию – это истинная правда. То есть нас ненавидят. Мы для них наполовину узурпаторы. Во всяком случае, наш род имеет лишь чуть больше прав на престол, чем еще полдесятка родов Империи.
– Отец, твои враги не хотят божественной милости для Империи? Желают высшего, абсолютного зла?
Гизельгер досадливо махнул рукой.
– Не все так просто. Есть вещи, которые нельзя оспаривать, они полезны, они освящены обычаем, они – основа. Если отменить Жребий, то самым худшим будет не потустороннее зло. Ты видел когда-нибудь абсолютное зло? Знаешь, что это такое?
– Нет, но его никто не видит. Демоны незримы, но они всюду, изначальное зло опутывает наш мир, и демоны стерегут каждый наш шаг…
Гизельгер басисто захохотал и, утирая глаза, произнес:
– Я давно забросил учение, но кое-что все еще помню. То, что ты говоришь, это самая обычная ересь. Тебе повезло, что ты мой сын. – Император хмыкнул. – Иначе я бы не поручился за твои добрые отношения с церковью… Ладно, ладно, не пугайся… Добро существует – это жизнь. Мир, добр он или зол, все равно прекрасен и благ, в нем есть чем владеть и чему радоваться. Земли, реки, это море, угодья, которые приносят нам доход, дворцы, которые возводят наши зодчие, – разве это не стоит одобрения? Ни чтимые во всем государстве за праведную жизнь и дар проповеди священники, ни высокопоставленные отцы церкви – никто из них не может сказать, что видел в мире этом воистину абсолютное зло, от которого невозможно спастись. Абсолютного зла нет, но есть абсолютное добро – на небесах, конечно. Зло же земное лишь в уклонении от естественного порядка вещей. Зло в неправильных поступках человека. В тот день, когда найдется человек, что скажет: «Моя воля, мои желания и моя земля превыше интересов Церена» и будет иметь силы поступать так, как задумает, – в тот день мы увидим большое зло, и я молю Бога, чтобы ни я, ни ты, ни наши потомки никогда не встретили утро такого дня.