Но чуда не случилось.
И не могло случиться, на самом деле.
Горло защипало.
Костя приподнял брови и мягко улыбнулся, смотря на меня одновременно жалостливо и понимающе.
- Привет, ты Катя?
- Привет, да.
Я смотрела в его отстраненное лицо и понимала, что стала для него совсем чужой.
- Я тебя не помню, прости.
Я качнула головой, стараясь, чтобы слезы не полились прямо сейчас и здесь. Чтобы не напугать чужака, занявшего место Кости. Чтобы не сорваться самой в ужасную истерику.
- Я поняла, - я глухо сглотнула, проталкивая комок размером со вселенную в горло. – Я бы хотела поговорить с тобой.
Костя нахмурился, сминая понимающее выражение под осторожной бесстрастностью.
- Я не уверен, что тебе стоит заходить ко мне в гости. Родители ужасно злы, что я решил встретиться с тобой. Они считают, что ты виновата в аварии, - и голос и тон были удивительно шелковистыми, словно он изо всех сил пытался смягчить свои слова. Раньше он никогда так не делал. Говорил, что в голову придет. Часто что-то едкое или просто резкое.
- Тут недалеко лавочка была, мы можем там посидеть, - я невесело засмеялась, чувствуя, насколько нелепо звучит моё предложение. – И я согласна с твоими родителями.
Мы развернулись и зашагали по пыльной улице.
- Зря, - обронил он. Я оглянулась на него. Костя снова свел брови. – Ну, я думаю, что не стал бы что-то делать, не приняв самостоятельное решение. Поэтому вряд ли ты виновата в чем-то серьёзнее меня.
- Но это я попросила подвезти меня до дома. Если бы не я, ты никогда не оказался бы там в тот момент, - я почувствовала растерянность и удивление.
Костя пожал плечами.
Каждое слово и каждый жест этого Кости противоречили всему, что было свойственно Косте-до-аварии. Словно кто-то не просто стер прежнего Костю, а полностью переписал его личность. Сделал добрее, ответственней, человечнее и потому сильнее.
Мы подошли к небольшой деревяшке, прибитой между двумя железными столбиками, и я устало опустилась, сняв тяжесть тела с горящих ног. Он осторожно присел рядом, словно боялся, что хлипкая скамейка не выдержит его вес. Слова жгли язык. Мне столько хотелось сказать, но я сдерживала себя, подбирая более верные слова, более точные аргументы. Я посмотрела на него. Его глаза, темно-серые, затянутые тенью от ресниц прятали в редких всполохах света усталость и обреченность, но морщинки, собравшиеся у краешков глаз, говорили только о приветливости и сдержанной осторожности.
Я отвела взгляд, не желая погружаться глубже в него.
- Ты хотела поговорить со мной, - напомнил Костя.
Я глубоко вздохнула и закрыла лицо руками, понимая, что так проще.
- Ты вообще ничего не помнишь? Как мы познакомились? Как подружились? Какие-нибудь странные случаи?
- Я ничего не помню, Катя, - его голос обнял меня, придавая больше уверенности.
- Тогда давай я просто буду рассказывать, а ты попытаешься вспомнить?
- Давай попробуем, - и снова снисходительный тон. Я отняла руки от лица, чтобы впитать каждое мгновение его настроения, не пропустить что-нибудь очень важное.
- Когда мы познакомились, мы гуляли в одной большой компании. Тогда началась мода на воркаут и мальчики из компании крутились на турниках. А у тебя не получалось…
Костя стоит в стороне, хмуро прислонившись к железной лесенке. Рядом малыши роются в песке. Чуть дальше брусья и череда турников: от полутора метров до двух с половиной. Слава ловко всовывает руки в ремни, хватается за железную трубу, подкидывает тело в воздух. Мелькают сильные мышцы, руки набухают от напряжения, волосы липнут ко вспотевшему лбу. Я смотрю на Славу и удивляюсь, как можно быть настолько увлеченным и красивым в спорте.
Костя отворачивается от турников. Руки скрещены на груди, коротко стриженная голова под капюшоном толстовки. Глаза блестят под нахмуренными бровями. За спиной небольшой мешок с очередной книгой и бутылка воды. Сам - худой, высокий, мальчишка с непропорционально большими ступнями в стоптанных кроссовках.