Роса мочит ноги, несколько раз ступни соскальзывают с кочек. Я уже вижу, куда мы направлялись всё это время. На горизонте вырастает, прорезая небо, вышка.
- Мы же не полезем на неё? – не уверена, что в моем голосе достаточно надежды.
Он и это игнорирует: подпрыгивает, хватается за перекладину, неловко подтягивается и встает на железную лесенку. Я тяжело вздыхаю, отвечая на его хмурый взгляд из-под капюшона, а потом тоже забираюсь наверх. Мы ползем вверх, поднимаясь сначала над полем, потом над темнеющим вдали лесом и замираем, кажется, у самых звезд.
Небо плавится у горизонта, свежеет зеленью. Робко блестят первые солнечные лучи, слишком яркие, чтобы смотреть на них прямо, и я прикрываю ладонью глаза.
Весь мир замер в тишине и покое, даже ветра нет. Есть я, Костя, поглядывающий на меня из-под опущенных бровей, небо и безграничный простор. Есть жизнь и соленый холод промокших ног. Есть скрытая улыбка в уголках глаз Кости.
Я рада, что мы всё-таки дошли до сюда. Я удивительно рада всему, даже своему недосыпу.
Упавшие на белые высокий лоб пряди золотились на летнем солнце, а я говорила и говорила, чувствуя, как на щеках пробиваются красные судорожные пятна. Мне хотелось, чтобы новый Костя почувствовал, чем была наша дружба. Может тогда он смог бы вспомнить что-то, вернуть мне прежнего Костю и прежнюю жизнь.
Дыхания не хватило, и я закашлялась. Костя мягко сжал мои пальцы, видимо, пытаясь утешить меня, но я только сильнее ощутила сосущую черную дыру в груди и заплакала.
Мы кричим друг на друга. Он расстался с нашей общей подругой и полгода изводил меня своими страданиями.
- Я не могу больше, Костя! Прекрати вешать на меня свои переживания!
- Мне больше не кому об этом говорить! Ты мой единственный друг!
Меня больно режут его слова. У Кости было бы полно друзей, не веди он себя как козлина.
- Но я же не рассказываю тебе о своих проблемах в отношениях с Кириллом! А мы с ним уже пять лет встречаемся!
- Так почему ты мне рассказываешь?!
Эти обвинения действительно смешны. Как и всё происходящее, но я не могу остановиться и рассмеяться. Я ужасно злюсь на то, что он делает себя сам беспомощным и страдающим.
- Потому что я не хочу, чтобы ты тянул мои проблемы! Мои проблемы, только мои проблемы!
- Но друзья для этого и существуют!
Я согласна с ним. Друзья для этого и существуют. Чтобы помочь, поддержать, быть рядом в сложную минуту. Но я не могу принять ту лёгкость, с которой он обрекает меня на обязательства за его благополучие. Почему я должна быть его постоянной жилеткой и подушкой? Разве не положено девушкам страдать от неразделенной любви, а не парням? Тем более с таким надрывом?
- Ты сам себя вгоняешь в депрессию! Займись чем-нибудь полезным! Отвлекись! Я не могу больше слушать про то, как тебе плохо без Полины!
Я глубоко вздыхаю и закрываю ладонями лицо. Хорошо, если у меня получится не расплакаться сейчас.
- Но, Катя, мне действительно плохо, - его голос срывается и падает до шепота, хрипящего и надсадного. – Я люблю её. Я всегда буду любить её. Она моя единственная.
Мне хочется закатить глаза, но серьёзность момента не позволяет. Я боюсь ещё сильнее задеть его чувства, а это значит ещё несколько дней общего страдания и тяжелого молчания между нами.
- Я больше не могу, Костя, - сама спускаюсь с крика на спокойный тон. – Реши, пожалуйста, что для тебя важнее – лучший друг или твоя брошенная любовь.
Я сдерживаюсь, но слово «брошенная» всё равно вышло слишком резким и грубым. Впрочем, ладно, не важно. Всё кажется не существенным, потому что за темными ресницами вокруг серых глаз мелькают потрясение и обида.
- Это ультиматум, Катя. Я не могу вот так отказаться от чего-то.
- Тебе придется.
Я долго смотрю на него, но под ресницами только разрастается недоверие и боль. Не выдерживаю, разворачиваюсь и ухожу. Пусть лучше так - потом договорим - чем сейчас разрезать себя на кусочки его сомнением.
- Мы были очень близки, да? – не-Костя нахмурился, стирая понимание из потемневших радужек.