— О!..
Настоятель начал так хохотать, что даже хватался за живот
— Смеетесь, батюшка, а ведь известно, что где управляет хвост… Как же возможно, чтобы женщина была главой в доме?
— Так не давай ей распоряжаться.
— А если я не могу?
— Видно, дружок, ты слабее. Положись на Божью волю. А раз жена ни к чему дурному тебя не толкает, так ты ее и поблагодари
— Я думал, что вы, батюшка, дадите мне совет!
— Например, какого же ты ждал совета?
— Я думал, что вы ей выбьете из головы это главенство. Я бы ее привел сюда. Это ведь даже безбожно, чтобы женщина верховодила и шла впереди мужчины. Известно, батюшка, что как Ева стала распоряжаться, так своим хозяйничанием весь человеческий род сгубила. С тех пор везде, где женщина правит, должно быть скверно… Потому, как меня учил мой духовник, Fe-mina [3]… пфе, мина!
— Это верно, — ответил капуцин; — но это зло давно уже стерто, а ты неуместно цитируешь Писание и переводишь латынь.
Бартек почесал голову.
— Ну, так что вы мне посоветуете, батюшка?
— Слушайся жены, пока она ведет тебя к добру, а если бы, не дай Господи, уговаривала тебя сделать что-либо нехорошее, то воспротивься; ты глава дома, ты вправе.
— Я ей и то повторяю, что я глава дома, да вот!.. Она все хохочет. И вот еще! У нее несколько сот злотых приданого, a, ей Богу, копейки я еще из них не видал, деньги держит в сундуке, а мне велит работать, зарабатывать. Я хотел сходить на церковный праздник, помолиться, так ничего мне не дала, чтоб можно было выпить и закусить. Я пропустил праздник; вот и грех. Она готова душу мою погубить. Это уголовщина!
Настоятель, посмеявшись вдоволь, отпустил Бартка и на прощание, закрывая дверь кельи, сказал: "Казак татарина схватил, а татарин его сдавил".
Бартек отправился за советом к Юстысе и, встретив ее на рынке, рассказал свои приключения. Юстыся покачала головой, словно говоря:
— Теперь вдвойне жалею, что ты на мне не женился! А затем:
— Знаешь что, Бартек? Соберись-ка в путь дорогу, да надолго. Прикинься сердитым, скажи, что хочешь ее бросить… Увидишь, как она размякнет. Только на время уйди из дому.
— А пан Томаш? — спросил озабоченный Бартек.
— Он уже к вам не заглянет.
— Э! Кто его знает! Я уверен, что он только ждет моей отлучки.
И словно его кто подтолкнул, прямо из местечка поторопился домой, но подсматривая за женой, пришел со стороны леса. У забора как раз стояла лошадь пана Томаша, а рядом с ней лежала собака.
— Он! Недаром меня что-то кольнуло! — подумал. — Послушаю о чем говорят.
И тихонько подошел к окошку.
Франка громко пела, пан Томаш ворчал. Одна сидела за столом, другой далеко на скамье.
— Скверно! — подумал Бартек, — отодвинулись. Может быть, меня ждут… наверно прикинулись.
Но напрасно простоял он под окном; ничего не узнал и не услыхал, кроме как то, что Франка не хотела принимать никаких подарков.
— Ну, и Ирод баба! — прошептал, — ничем ее не уломаешь! Бешеный характер.
И внезапно вошел в комнату.
— А! Ваша милость здесь!.. — воскликнул, словно удивившись.
— Часа два дожидается тебя, — ответила Франка; — хочет дать тебе работу в другом своем имении, которое недавно приобрел.
— Так, так! А пока, ваша милость, будете стеречь мой дом! О, ничего не выйдет.
— Я справлюсь без тебя и сама себе помогу! — ответила презрительно жена.
Пан Томаш условился относительно какой-то ненужной совершенно работы и ворча уехал. Бартек, подученный Юстысей, сейчас же разыграл подготовленную заранее сцену. Жена все выслушала, словно подготовилась к ней, и наконец сказала:
— Ну, хочешь идти, так иди с Богом! Счастливого пути, пан Бартоломей!
Бартек, глубоко обиженный, ушел, таскался по праздникам, пил, но вечером тайком присматривал за женой, но не видел ничего, к чему бы мог придраться. Франка наняла девочку из местечка, старика пьяницу в качестве сторожа, хозяйничала, шила, пела.
Видя, что гнев и уход из дому не помогают, Бартек вернулся. Жена спросила, что он принес с собой.
Бартек гордо ответил:
— Пустой желудок! А если бы у меня, что и было, то это принадлежит только мне, понимаешь!
— Нет, Бартек, — ответила медленно Франка, — что мое, то общее, и что твое — то общее. Но не затем, чтобы транжирить, а чтобы собирать. Да и время подумать об этом, так как вскоре Бог даст ребенка.
Жмудин по привычке почесал голову, но не нашелся ответить и умолк. Рождение сына несколько его умиротворило, власть жены окрепла. Франка вела себя безупречно, работала, всегда была весела и спокойна, храбрая за двоих, все время проявляя свой прелестный характер; Бартек не сумел его понять и оценить. Для него жена, приказывающая работать и сберегать, была невыносима. Поэтому он при всяком удобном случае уходил из дому и неохотно возвращался обратно. Вскоре Бог послал и больше детей, а мать почти сама их воспитывала, как смогла. Жмудин из своих путешествий редко приносил деньги, прокучивая их, пропивая, а с годами не раз валялся пьяный по трактирам и дорогам. Его характер с течением времени не изменился, но подчинился общему закону развития; его ценили, как остроумного веселого товарища, который умел и ловко выманить деньги, и польстить, и использовать человеческие слабые струнки без зазрения совести. Легко нажитые деньги никогда у него не держались, потому что либо он их пропивал, либо давал кому-либо обобрать себя так же легко, как обирал сам. Очень набожный, не пропуская ни одного праздника, ни одного торжественного богослужения, всегда кончал тем, что напивался, а иногда устраивал и драки. С пьяных глаз ему являлись видения, о которых в трезвом виде рассказывал, как о действительных событиях, явлениях, экстазах и т. п., будучи уверен, что они на самом деле происходили.