Пересиливая вспыхнувшее желание, Клим запахнул ей шубу, прошел в комнату, сел там на диван и, забросив ногу на ногу, откинулся на спинку.
— Моя жена узнала о тебе, — сказал он вошедшей вслед за ним Нине. — Только она думала, что ты какой-нибудь пятнадцатилетний цыпленок.
— Ой, — прыснула Нина и даже присела от смеха. — Неужели? Подумать обо мне такую гадость… — Сняла с лица улыбку и посерьезнела. — Бедняжка ты мой! И что же ты?
— Ничего. Ей придется смириться с тобой. Но вот я кое с чем смиряться не собираюсь.
— Да. Что такое? Слушаю. Вся внимание. — Она подошла, села у него в ногах на корточки и положила руки на колени.
— Солодов, — произнес он. — Андрей. — И умолк.
— Так. И что? — спросила она снизу.
— Я уже все сказал.
Она щелкнула языком, поднялась и села на диван с ним рядом. Шуба у нее распахнулась, она запахнула ее.
— Как я рада, что ты узнал о нем, — проговорила она, разворачиваясь к Климу, закидывая ему одну руку за голову, берясь ладонью другой за щеку и принуждая его взглянуть на себя. — Я, знаешь, все думала, думала, как сделать, чтобы ты узнал о нем, и ничего не могла придумать.
Клим ощутил в себе поднимающееся бешенство. С этой женщиной ухо следовало держать востро. Она могла из любой изнанки сделать лицо. Но, тем не менее, он вынужден был спросить:
— И зачем тебе нужно было, чтобы я узнал о нем?
— Потому что я не люблю двусмысленностей.
— Каких двусмысленностей? — не понял он.
— Ну, вот это, что ты не знал о нем. Теперь ты знаешь, и у меня нет от тебя никаких тайн.
Клим помолчал, обдумывал ее слова. Да ведь она же хочет, осенило его, чтобы этот мальчишка, Солодов по фамилии и Андрей по имени, оставался ее любовником и чтобы он, Клим, зная о нем, смирился с этим, принял это, как примет Нину, никуда не денется, его жена.
— Он должен исчезнуть из наших отношений, — сказал Клим. — Это не условие. Это требование.
Нина засмеялась. Расстегнула ему на сорочке пуговицу, запустила внутрь руку, прошлась ею по соскам, по животу, а затем легла Климу головой на грудь.
— Тебе чудно со мной, а? — спросила она, выворачивая голову вверх и ища его взгляд. — Так зачем же тебе, чтобы я была другой. Без него я не смогу быть такой, какая я есть. Когда я давала тебе вместе со Стасом, ведь тебе ничего, было нормально?
— Он был твой муж.
Нина снова засмеялась. Рука ее расстегнула ему на сорочке все пуговицы и принялась за брючный ремень.
— Какое это имеет значение? Ведь я же давала, — она сделала бедрами движение вперед, и шуба на ней вновь распахнулась, — не штампу в паспорте. Так что ничего не изменилось. Все то же самое.
Клима пробило: Стас знал об их тройственных отношениях. И может быть, даже не может быть, а точно — специально уходил за грибами.
— А что, Стас знал? — спросил он.
— Ну, конечно, знал, — сказала она, продолжая управляться с его одеждой.
— А этот твой… Андрей, — помедлив, произнес он, — знает обо мне?
— Ну, конечно, знает, — с тою же интонацией, что о своем погибшем муже, проговорила Нина. — Ему я уже сказала. Только ему не нужно знать, что знаешь ты.
— Это почему?
— Потому что так нужно мне. Мне. Мне, — повторила она. Она уже совсем раздела его, Клим пылал, желая ее, и Нина, не снимая шубы, накрыв его ею, с закрытыми глазами, вслепую устраивалась у него на коленях. — Ведь ты же хочешь меня такую, а не другую? Вот и бери меня такую. Бери такую… Бери.
— Ну, ты же и блядь, — сказал он, держа ее за ягодицы и что есть силы вжимая в себя.
— Я не блядь, — проговорила она, не открывая глаз. — Я сфинкс! Понятно тебе?
В этот миг с окончательной, четкой, недвусмысленной ясностью Клим вдруг осознал: Стас тогда сам вывернул руль. Он хотел спросить Нину, а как полагает она, — и не спросил.
— Сфинкс, это точно, — подтвердил он.