— Но люди не любят переезжать, — проговорил Сергей Петрович, — они не любят менять обстановку и развиваться, поэтому они начинают волновать себя вредными мыслями. Вы меня понимаете?
Давид Маркович вздрогнул — его мысль была услышана.
— Оппортунистами становятся люди, а с этим мы будем бороться, — резко завершил Сергей Петрович.
Он снова отошёл к окну и закурил.
— А что от меня будет нужно? — осторожно спросил Давид Маркович.
Оперуполномоченный поморщился, было в этом что-то разочарованное, словно он увидел обычное и надоевшее, что видел всякий раз, подводя очередного нужного ему человека к черте, за которой два пути, но нет выбора.
— Давид, вот чего ты ждёшь? — спросил он. — Что я тебе должен сказать? Как там — сущая безделица, самая малость, так писали в ваших романах об ужасах кровавой гэбни? Все эти ваши романы суть замаливание. Вот все подписали, но не я, все стучали, но не я, а если пишут, что подписали какую-то бумажку, так это ж формальность, и никогда потом ничего и никому. Перехитрили, вот именно они-то, пишущие, и перехитрили. А то мы ж дураки, чекисты. Испуганный вусмерть поэт, что в окно прыгает от страха, когда мы в дверь стучим, нас, когда мы его под окошком ловим и привозим в серое здание, вдруг обводит. Почитать, так все ваши интеллектуалы, борцы с режимами ясноглазые стояли насмерть, а мы им руки ломали и ноги, жён насиловали с дочерьми на глазах, чтобы потом пару подписей получить и расстрелять. Нет, Давид, человек слаб, ты слаб, они были слабы и будут слабы. Подписывали всё от страха, ещё до того, как их ломать начинали по-настоящему.
— А почему тогда ломали потом? — так же осторожно задал ещё один вопрос Давид Маркович.
— Потому что враги.
— Чьи?
— Государства. И народа.
— А какого народа я сейчас враг, после Конвенции? — спросил Давид Маркович, понимая, что вот это уже совершенно лишнее, но сложно было не задать этот вопрос, очень сложно.
Сергей Петрович заулыбался. Широко заулыбался — ему понравился вопрос, — и Давиду Марковичу стало спокойнее.
— Ну наконец что-то услышал от тебя не по схеме, — сказал он и протянул Давиду Марковичу сигарету, — закури. Хорошие. Пойдём к окну. Не бойся, не выпрыгнешь. Да и невысоко здесь.
Прозвучало это не как шутка. «Выпрыгивали», бывало такое.
— Вот смотри, — проговорил Сергей Петрович, затягиваясь и показывая на улицу, — кого ты видишь? Там люди. Они идут по своим делам. У них у всех есть занятия. Это — простые люди. Все непростые дальше, севернее. Это наша работа, чтобы так было. А эти люди, что здесь, — народ. Колхозники. Лавочники. Говновозы. Вечный и глубинный народ. Им надо объяснять, что на них одних надежда, потому они говно и возят. Без этого нельзя, ты же не станешь всю жизнь говно возить без сакрального смысла?
— Если только заставите, — проговорил Давид Маркович.
— Заставить всех невозможно. А дать святую цель и извечного врага не так сложно, как кажется. И недорого, уж точно дешевле лагерей. Тогда они всё делают сами. Цели можно менять и врагов тоже. Это несложно.
— Но мы-то вам зачем тогда? Я, например?
— Понимаешь, сами они не умеют рассказывать. Они могут только про глупых баб и нечистую силу придумывать. Затем вы и нужны, потому всех вас нельзя в якутские карьеры. Никто, кроме вас, врагов народа, не расскажет про вас народу лучше. Ты нужен, сам народом не будучи, чтобы ему, народу, рассказывать, какой он великий и с хитрецой, и про себя, какой ты подлый враг — сало народное жрёшь задарма, толку от тебя никакого, одни диверсии. Агент, одно слово. Чей — неважно, это по обстоятельствам. Вот и выходит, что ты со своей газетой в деле борьбы с вами незаменим. Они, кроме неё, ничего не читают. И им хорошо.
Давид Маркович вспомнил тракториста с пухлыми щеками. Да, спорить было сложно.
— Думаешь, мы вас повысылали по удалённым кластерам? Нет, они. Потому что вы ему, народу, враги. Потому что у вас очки. Музыка у вас странная. Книги толстые. Вы заговоры плетёте. Потому что и то самое говно они возят, а вы нет, вы его только производите. Из хлеба, который они делают. Лишние вы народу. Чуждые. А чуждый всегда рано или поздно становится врагом.
— И я нужен только для этого? Делать газетёнку?
Сергей Петрович перестал улыбаться и отошёл от окна. Сел в кресло.
Давид Маркович непроизвольно залюбовался, как легко у этого человека получалось делать пространство своим. Лишь час назад в этом кресле сидел полицейский начальник, и каждый входящий боялся его, а теперь тот сидит в кабинете неподалёку, так, чтобы можно было быстро явиться по первой просьбе, и боится сам.