Правый мотор будто бы утих – может, оклемался? Александр плавно и осторожно двинул сектор газа вперед – самую малость. Мотор тут же бабахнул, словно выстрелила пушка, и из появившегося рваного отверстия в капоте полыхнуло пламя. Александр понял причину искрения: сорвало со шпилек головку верхнего цилиндра. На малом газу головку что?то еще удерживало, теперь же ее сорвало окончательно.
Летчик одним движением убрал газ мотора. Бомбардировщик сильно накренился вправо, грозя перевернуться через крыло, и Александру с трудом удалось удержать его, а затем выровнять. Прилагая неимоверные усилия на штурвал и на педали, летчик изловчился и нажал на кнопку противопожарной системы правого мотора. Однако пламя лишь пригасло, но совсем не исчезло. Значит, через несколько секунд оно будет бушевать еще сильнее, пока не доберется до бензобаков…
– Прыгай! – приказал Александр Петровскому. Но капитан лишь глазом повел в сторону горящего мотора и еще плотнее уселся в кресле.
– Приказываю прыгать! – зло прикрикнул Александр, и тут только ему пришло в голову, что Петровский понятия не имеет, как это делать. Стал ему разъяснять:
– Откройте нижний люк, в который поднимались в кабину, возьмитесь за вытяжное кольцо парашюта и прыгайте головой вниз. Считайте до трех и дергайте кольцо. – Но Петровский сидел, не внимая словам, словно это его не касалось. – В чем дело, черт побери?! – рявкнул Александр.
– Не кричи, лейтенант, – спокойно отозвался наконец Петровский. – Прыгай сам.
– Не учи, кто должен прыгать первым. Здесь командую я. Прыгай!
Петровский секунду помолчал.
– Не могу я прыгать…
– Сможешь. Ты все можешь. Слушай только мою команду…
– Парашют у меня распущен.
– Как распущен? – не понял Александр.
– Так… Случайно. Зацепил вытяжное кольцо, он и распустился… Так что прыгай, лейтенант…
Пламя уже плясало на крыле, рвалось к кабине пилота – С02 кончился. Надо перекрыть доступ бензина. Вот так. И перекачать топливо из правой группы в левую… Не терять скорость… Вот так… Увеличить крен. Падает высота – ну и пусть… Это даже лучше: возможно, успеем сесть до того, как огонь прошьет противопожарную перегородку и доберется до баков. Место внизу сравнительно ровное. Кажется, пшеница… Факел получится грандиозный…
– Прыгай, лейтенант, тебе на роду долго жить выпало, – вдруг прервал его мысли Петровский.
– Помолчи. Как?нибудь сам решу.
А пламя вдруг пугливо затрепыхало, сорвалось с крыла. Из?под капота высунулись еще несколько язычков, лизнули обшивку и пропали.
«Ура!» – мысленно закричал обрадованный летчик. Теперь жить можно. Правда, левый мотор тоже на пределе возможностей, тянет еле?еле, но это уже не пожар, можно потихоньку снижаться. Есть надежда сесть благополучно. Надо только подыскать подходящую площадку, не пшеничное поле.
Справа, почти по курсу, бежит грунтовая дорога. Не асфальтированная, но так накатанная, что блестит, как асфальт.
Александр довернул бомбардировщик вправо, вдоль дороги, и, прибрав обороты левого, повел самолет на посадку. В поле зрения попали широкие плечи капитана Петровского, чепчиком торчащий на его затылке шлемофон Вани Серебряного.
Дорога побежала навстречу быстрее и быстрее – земля приближалась, – Александр до отказа затянул сектор газа и выключил зажигание. Гул смолк. Лишь шум вращающихся винтов да встречный поток ветра утверждали, что машина жива и готова выполнить последнюю волю человека. Горизонт пошел под нос самолета. Летчик добрал штурвал и почувствовал легкий толчок колес о землю. Бомбардировщик чуть подпрыгнул – дорога все?таки была неровная – и побежал, гася скорость. Лишь в конце пробега, будто по желанию летчика, он свернул с дороги и остановился на обочине.
Александр посидел неподвижно с минуту, глядя на плечи Петровского, тоже не торопящегося покинуть машину, отстегнул привязной ремень, открыл колпак. Спустился на землю. Лишь после этого зашевелился и Петровский.
Потом они стояли рядом, не глядя друг другу в глаза. Петровский курил, Александр ждал, когда капитан произнесет суровый приговор. Но Петровский молчал. Глубоко затягивался не очень?то ароматным дымом, медленно выпускал его изо рта и смотрел под ноги в одну точку. Все?таки угрызения совести его мучили. И Александр решил помочь ему.
– Командуйте, капитан. Я в вашем распоряжении.
– Вы – командир, – возразил Петровский. – Я даже не член экипажа.
– Был, капитан, был. Теперь у вас появился еще один повод не доверять мне – вынужденная посадка.
– Не наговаривайте на себя, лейтенант… – Петровский сделал паузу перед тем, как назвать его по фамилии. Интересно, какую он назовет? Капитан помолчал, глядя пристально ему в глаза, как умел он это делать, и опустил фамилию. – Был у меня повод не доверять вам. Был. И вы сами знаете это. Теперь повода этого нет. И не потому, что вы, рискуя собственной жизнью, спасли меня. Нет. Доверять вам мы стали раньше, намного раньше того, как мне удалось узнать всю вашу историю, судьбу вашего отца, о чем было поставлено в известность командование полка.
Все Александр готов был услышать – и что он изменил фамилию, и что утаил свою связь с Ириной, и что Гандыбин разыскивает его, – все, кроме вот этой фразы: «судьбу вашего отца»…
Его будто парализовало, он не мог ни говорить, ни пошевелить рукой. Но вот оцепенение стало отпускать его, и он спросил, не узнавая своего голоса:
– Он жив?
– Да, жив. Освобожден и находится на фронте.
– Где? Вы дадите мне его адрес?
– Да. Только не сейчас, не сегодня.
– Спасибо. – Александр готов был броситься к капитану, к человеку, к которому еще несколько минут назад испытывал неприязнь, каждая черточка, каждый жест которого вызывали раздражение, негодование; теперь все в нем казалось симпатичным, даже нескладная угловатая фигура, несоразмерно крупная голова. Хотелось обнять его, по?дружески стиснуть плечи – Петровский вернул ему не только отца, но и веру в людей.
13/VII 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по мосту через р. Дон…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Наземный эшелон тронулся в путь вскоре после того, как взлетел последний бомбардировщик. Если бы Рита видела этот последний самолет и знала, что в нем Александр, она бы умерла со страху. Она знала, что у брата самолета нет, что штурман его в госпитале, и надеялась добираться до нового места базирования вместе с ним. Но Александр ушел на аэродром и оттуда не вернулся: то ли улетел с кем?то, то ли… И все же думать, что с ним случилось самое худшее, она не хотела.
Грузовики, загруженные «под завязку», тяжело и медленно тащились по грунтовой дороге, поднимая клубы пыли. На небе не было ни облачка, и горячий ветер?суховей, дующий с Сальских степей, не освежал, а обжигал лицо, захватывал дыхание. Трехтонки, полуторки, бензовозы и масловозы растянулись чуть ли не на километр. Пыль дымовой завесой расстилалась вдоль обочины, привлекая внимание вражеских самолетов. К счастью, они пока не появлялись, но все, кто находился в кузовах машин, непрерывно посматривали в небо, чтобы вовремя предупредить шофера…
Рита ехала с девушками?телефонистками в кузове трехтонки на ящиках с упакованной телефонной аппаратурой. На помощь им и для охраны от нападения самолетов были подсажены шестеро солдат с пулеметом ШКАС и карабинами.
До переправы, куда держала курс автоколонна, было около сотни километров, но ехали туда довольно долго: по пути к колонне пристраивались все новые и новые машины, и, когда к 3 часам дня батальон наконец добрался до Константиновской, где через Дон курсировал паром, там уже скопилось столько людей и техники, что девушки ахнули:
– Это сколько же суток придется ждать, когда нас переправят?
Рита окинула взглядом паром. На него въезжало только по две машины или по танку. А вдоль берега толпилось их столько, что не перечесть. И каждый норовил пробиться поближе к переправе, без очереди влезть на паром. Кругом стоял шум, гвалт, ругань.