Майор подал команду «Смирно!» и четко отрапортовал генералу о наличии экипажей и самолетов и о готовности их к выполнению боевой задачи.
Генерал поздоровался с летчиками и, дав команду «Вольно!», вышел к середине строя. Заговорил мягким подкупающим баритоном:
– Товарищи! Все вы слышали об окруженной в Сталинграде группировке Паулюса. Наши доблестные войска громят ее и дробят на части. Гитлеровское командование принимает все меры, чтобы вызволить из окружения группировку. С Кавказа срочно отводятся войска противника, концентрируются в районах Тихорецка, Краснодара и перебрасываются по железной дороге в район Котельникова, где собирается мощный кулак. Мы не должны допустить этого. Надо сорвать замысел врага, разгромить его войска в местах сосредоточения. В частности, вашему полку приказано нанести удар по Тихорецку. Знаю, аэродром раскис, взлететь трудно, даже опасно… Но… надо сделать невозможное. – Он обвел строй взглядом. – Кто из вас первым рискнет взлететь, доказать, что для советских летчиков нет непосильных задач? – Он снова повел по строю взглядом, и Меньшиков увидел, как летчики опускают глаза.
– Разрешаю самолет поломать, разбить, – пришел на помощь генералу Лебедь, – но взлететь. Аварию не засчитаем. Но и под его ободряющим взглядом головы летчиков клонились долу. Лишь когда он посмотрел на Туманова, тот не отвел взгляда. В глазах лейтенанта Меньшиков прочитал скорее безразличие, чем согласие. А может, бывшему командиру просто показалось?… С тех пор как погибла Рита, Туманов стал еще молчаливее, замкнутее. Три года Меньшиков, можно сказать, опекал летчика, старался понять, что угнетает его, шел ему навстречу, но раскрыть душу подчиненного так и не смог. Риту Туманов, несомненно, любил, но до Меньшикова дошли слухи, что, пока лейтенант преподавал девушкам из спецгруппы самолетоведение, завел себе еще одну зазнобу, некую Ирину Гандыбину. И это не сплетни: Меньшиков сам видел, как переживал Туманов, когда должен был выбросить ее в тыл противника. Вот и назови себя после этого отцом?командиром…
– Что, лейтенант, попробуем? – повеселел Лебедь и ближе подошел к Туманову.
– Можно и попробовать, – согласился летчик без особого энтузиазма. – Только без экипажа.
– Без экипажа? – насторожился Лебедь, уловив в словах лейтенанта подвох. Но тут же по лицу его понял, что летчик говорит дело. – А?а… Само собой. И бомбы подвесим без взрывателей.
– Разрешите выполнять?
– Действуйте. Подвесьте десять соток, без взрывателей.
Туманов вывел экипаж из строя и широким шагом повел к своему бомбардировщику. Лебедь дал команду распустить строй, «коробочка» сломалась, нарушила очертания, но летчики, сбившись в кучу, не расходились, курили, негромко переговаривались и поглядывали в ту сторону, куда удалился экипаж Туманова.
Меньшиков почувствовал, как замерло у него сердце, когда бомбардировщик тяжело и неохотно тронулся со стоянки. То, что выбор Лебедя пал на Туманова, было не случайно. В полку есть немало хороших, превосходных летчиков, тот же Омельченко, в недавнем прошлом заводской летчик?испытатель, замполит Казаринов, комэск Шанеев, да и немало других, показавших свое мастерство на деле. И все?таки Туманов выделялся из всех: взлететь на перегретых моторах без пилотажных приборов и без шасси, сесть на грунтовую дорогу и не разбить машину, пилотировать на одном моторе и бороться с пожаром мог только ас. После того памятного полета многие летчики покачивали головой и говорили, что Туманов в рубашке родился, что, мол, ему повезло. Меньшиков и сам верил в везение, бывают такие случаи. Но везение Туманова исходило не из случайности. Меньшиков не раз летал с ним и всякий раз поражался удивительному чутью, интуиции Туманова. Его не надо было учить, не надо было ему подсказывать – он предопределял и схватывал все сам.
И все?таки каким бы способным и везучим человек ни был, каким бы мастерством и талантом он ни отличался, понимал Меньшиков, есть предел человеческих и технических возможностей. И в данном случае стихия – раскисший аэродром – была сильнее человека и машины. Колеса вон увязают по самые стойки, малейшая неточность – и самолет перевернется. А что может быть нелепее гибели у себя дома?!
Меньшиков не отрывал взгляда от бомбардировщика и до боли кусал губы. Зачем Туманов согласился?… А Лебедь даже не смотрел в его сторону, отчитывал за что?то инженера дивизии полковника Баричева, человека, годившегося ему в отцы, добросовестного трудягу и опытного специалиста.
Бомбардировщик надрывался моторами. Рев стоял такой, что земля дрожала под ногами. Колеса зарывались в вязкое месиво и, выворачивая темно?бурые пласты, оставляли за собой глубокие неровные борозды.
– Загубит машину! – вырвалось, как стон, у Баричева, не слушавшего комдива – сейчас было не до его нотаций.
Меньшиков не мог больше смотреть вот так безучастно на безрассудство, хотел было пойти на КП, чтобы подсказать Туманову рулить не к линии старта, а на небольшой бугорок, что возвышался на краю аэродрома, где было не так вязко, но летчик сам догадался об этом – бомбардировщик изменил направление. До бугорка было метров двести, и самолет никак не мог преодолеть это расстояние: его вело в сторону, колеса ползли юзом, и летчик, давая полный газ моторам, чудом удерживал хвост крылатой машины в горизонтальном положении, не давая ей опрокинуться навзничь.
Наконец бомбардировщик выбрался на бугорок, и моторы приутихли, словно делая передышку перед стартом. Лебедь повернул голову, но взгляд по?прежнему был равнодушным, словно в самолете сидел не человек, которого он послал, быть может, на гибель, а ничего не стоящий робот.
Новый, более мощный рев сотряс воздух. Бомбардировщик двинулся с места и тяжело и медленно стал набирать скорость. Бежал он долго и томительно, и Меньшиков, глянув на лица соседей, не у одного заметил испарину.
Давно надо было поднять хвост машины, чтобы уменьшить лобовое сопротивление, а Туманов почему?то не делал этого: то ли боялся, что самолет может скапотировать, то ли специально создавал больший угол атаки для увеличения подъемной силы и уменьшения нагрузки на колеса.
До конца аэродромного поля оставалось метров триста, там начиналось более вязкое место. Скорость бомбардировщика достигла критического момента – ее не хватало для отрыва и было вполне достаточно, чтобы при малейшей оплошности летчика самолет перевернулся. А с таким грузом уцелеть Туманову вряд ли удастся.
Инженер дивизии полковник Баричев на полуслове оборвал разговор, и лицо его побледнело. Лебедь же и теперь стоял спокойный и невозмутимый, искоса поглядывая на ошалело ревущий от чрезмерной натуги самолет, словно опасность, нависшая над пилотом, его не касалась и не ему в первую очередь придется держать строгий ответ, если произойдет катастрофа.
Осталось двести метров. Сто. Меньшиков заметил, как Баричев опустил голову. И его голова невольно стала клониться книзу: видеть, как гибнет лучший летчик полка, было невыносимо.
Вдруг вздох облегчения вырвался у кого?то из груди. Меньшиков поднял голову и чуть не вскрикнул от радости: бомбардировщик оторвался от земли и медленно, но уверенно набирал скорость и высоту.
Лебедь и при этом не выразил никаких эмоций, повернулся и твердой походкой зашагал к командному пункту.
Капитан Зароконян, словно в назидание Меньшикову, поцокал языком:
– Вах, вах! Ни один мускул не дрогнул на лице.
– Признак недюжинной силы воли, – отозвался его друг капитан Кулешов. – У китайцев, говорят, выдать свои чувства считается чуть ли не потерей чести.
– Китайцы, они и есть китайцы, – не принял всерьез такое умозаключение Зароконян. – А Лебедь наш не лебедь – орел!…
На командном пункте собрались генерал Петрухин, подполковники Лебедь, Меньшиков и командир полка майор Омельченко. Лебедь, склонившись над списком боевых экипажей, сам отбирал их для выполнения боевого задания. Из тридцати отобрал лишь семнадцать. И как только Туманов, выработав на кругу горючее, произвел посадку – сделал он это не менее мастерски, чем взлетел, – комдив дал команду на вылет.