– Ну что, молочный коктейль за пять баксов?
Я даже вздрогнула, когда голос Артура заставил мое теплое видение мгновенно померкнуть и растаять. Не знаю, что было в моем взгляде, но лицо у него так и вытянулось…
– Что? – тихо и уже не так весело спросил он.
«Не стоит ненавидеть его, – остановила я поднявшуюся в душе волну. – Уж он-то ни в чем не виноват».
– А ты знаешь, что Ума уговаривала Тарантино подобрать другую музыку для их танца? – спросила я, чтобы саму себя вернуть к реальности. – Но Квентин сумел убедить ее, что нужна именно эта мелодия.
Он кивнул:
– Это песня Чака Берри «You Never Can Tell».
– Так ты знал?
– О нелюбви к ней Умы? Нет. Впервые слышу. Зато я знаю, что Лэнса в этом фильме мог сыграть Курт Кобейн. Отказался… Но Штольц там тоже неплох.
– А кто плох? – возмутилась я. – Один другого лучше!
– Я бы вообще на месте американских киноакадемиков заказал Тарантино какому-нибудь киллеру… Он ведь живое опровержение того, что кино – дело сложное и нужна серьезная подготовка. Самоучка, пацан, подрабатывавший сначала в кинотеатре, где крутили порнофильмы, потом в видеопрокате…
Я слушала его с удивлением:
– Тебе не кажется, что для следователя ты слишком смахиваешь на фаната самого криминального режиссера?
– Это искусство, детка, – пропел Артур. – Но чьим бы то ни было фанатом меня трудно назвать… Правда, некоторые фильмы Тарантино я действительно пересматривал не раз.
– Надеюсь, не это свело вас с мамой?
Логов выразительно поморщился:
– Свело!
– Ну… объединило.
– А ты не знаешь, как мы встретились?
Я попыталась припомнить, но это забылось начисто. Пришлось предлагать свои версии:
– Грабитель вырвал у мамы сумочку? А ты поймал его, скрутил и вернул ей сумочку в букете роз? Нет? Может, она зачиталась по дороге и вышла прямо под твою «Ауди», а ты свернул в столб, чтобы спасти ей жизнь? Опять мимо? Ну я не знаю… Она выпала из окна небоскреба, а ты, как Бэтмен, подхватил ее на уровне десятого этажа? И вы парили в ясном небе меж пушистых облаков, пока она не призналась, что влюбилась в тебя с первого взгляда?
– Тебе романы сочинять бы, – буркнул он. – А что? Может, тебе этим и заняться? Даже учиться нигде не надо… Тут уж или есть талант, или его нет.
– С чего ты взял, что у меня есть?
Артур принялся загибать пальцы:
– Ты наблюдательная. Это важно и для писателя, и для сыщика. Ты – домоседка. Писатель не должен быть непоседой, а то ему в тягость будет работа… И потом, у тебя отличная база – ты прочитала, кажется, все на свете.
– Это еще не значит, что я сама могу написать книгу!
– Нет. Но у тебя может получиться – ты ведь артистичная от природы. Любишь примерять маски. Писатель именно этим и занимается! Он вживается в своих героев, причем в каждого, а артист исполняет только одну роль. Так что писателем быть интереснее.
– Разве для этого не нужен жизненный опыт? Что я могу поведать миру такого, о чем еще никто не рассказал?
Но Артур, похоже, загорелся этой идеей. До того, что мне стало неприятно… Показалось, будто в эту самую минуту он пытается избавиться от меня в качестве неофициальной помощницы следователя, ведь у него теперь появился Никита, который, конечно, был не глупее, чем я. Но Логов же – благородный человек и не может просто выгнать меня из своей жизни, поэтому решил занять чем-то, чтоб я сама отказалась от наших расследований. Ведь ныла же, что с Артуром приходится таскаться по холоду и уже не раз рисковала жизнью… Все так. Только по доброй воле я не бросила бы это невероятное занятие, которое утягивало меня с головой. Но если он настаивает…
Я встала. Он сделал удивленные глаза:
– Ты куда? А…
И взглянул на дверь женского туалета, как будто больше мне некуда было отправиться.
– Туда, куда ты меня отправляешь.
И выскочила из кафе прежде, чем Артур опомнился.
Пока он расплачивался, я успела перебежать дорогу и заскочила в супермаркет. Через стекло витрины было отлично видно, как Логов выскочил на улицу, завертел головой… Только сейчас, наблюдая со стороны, я заметила, что на него засматриваются буквально все женщины, любого возраста, даже оглядываются в надежде. Но Артур никого не замечал, он искал меня… Правда, это абсолютно ничего не значило. Он просто боялся не оправдать маминых надежд и тем самым предать ее память.