Проснулся, повернулся, увидел на электронных часах 3:13. По обеим сторонам от меня сидят Стиль и Правильный. Правильный прикладывает мне ко лбу полотенце.
– Догадываешься, чье это полотенце? – спросил он.
– Призрака, – сказал Стиль. – Пот и слезы мертвеца. Забавно, что они остаются после покойника, вроде перечня так и несделанных дел.
– Я думал, вы оба навсегда исчезли.
Стиль забрал полотенце у Правильного и сказал:
– Ну, слушай. Мы с Правильным решили, что тебе надо с нами, так сказать, воссоединиться. Только на один этот раз.
– На этот раз у нас обоих один совет.
– Какой?
– Если не можешь слушать самого себя, – сказал Стиль, – и никого другого, чего тогда надо слушать?
– Помнишь, что говорил? – спросил Правильный. – Тучи достают головой до неба, дождь вечно падает на землю, а где-то посередине находится воздух.
– Ну и что?
– Воздух, – прошептали оба. – Вввввоззззздуххххххх.
Даже в предрассветных сумерках вижу кладбищенскую траву, подстриженную идеальными шахматными квадратиками, зелеными и еще зеленее, влажную от росы, башмаки намокли, воздух чистый, прохладный, самолеты над головой уже везут домой тех, кто здесь чужой, как я в данный момент.
Иду прямо к розовой полоске света на небе. Идти далеко, она похоронена в самом конце огромного кладбища, где хоронят умерших, не успевших добраться до дома из этого города, место их жительства постоянно ширится, пока не наступит день, когда тела придется класть штабелями, как они жили при жизни в многоквартирных домах, друг над другом, друг под другом и рядом дверь в дверь, ничего друг о друге не зная, только кто когда въехал и – на этот раз – что никто уже не выедет… если чего-нибудь не случится со всем кладбищем. «Тогда мы все переедем, – думают они. – Интересно куда?»
Кто-то идет теперь рядом со мной.
– Как дела, малыш? – Это Стэн, сын Сарджа из неразговорчивого бара. Идет со мной шаг в шаг, руки-ноги движутся точно, словно мы оба – большие дедовские часы.
– Хочешь, чтоб я поговорил или чтоб помолчал?
Я пожал плечами, заметил с другой стороны от себя копа Марти, того самого, что забрал меня с девушками в участок. Все трое шагаем в ногу.
– Если кто-нибудь к тебе привяжется, я позабочусь. У меня был двоюродный брат вроде…
Нас догнал Дерьмоед, пристроился в шеренгу.
– Двадцатка, которую ты мне задолжал, при тебе? – спросил он и рассмеялся. – Шутка. Этот коп и на меня намекает.
– Пожалуйста, – сказал я, – не ввязывайся.
Неизвестно откуда явился парнишка из поезда, сверкая глазами, будто, наконец, наскакался с ковбоями и индейцами.
– Что я тебе говорил? – подмигнул он.
А вот и мой старый школьный учитель.
– Я говорю «особенный», имея в виду «одаренный». Одаренный, Рей.
Наконец, подошел комиссионер из ломбарда с гитарой на шее.
– Ты меня вдохновил научиться, – сказал он. – А то проклятые гитары без дела висели. – И заиграл песню, тихо, потом погромче.
Все меня окружили, когда я опустился на колени у могилы матери. Провел пальцем по буквам, составляющим ее имя, по цифрам, отмечающим даты рождения и смерти. И мои друзья запели:
– Это ты? – шепнул я. – Это ты сделала? Или я? Какая история истинна?
– Или это сделал Бог?
Я ударил кулаком по земле.
– Что же начисто отлучило меня от мира?
Музыка и пение смолкли. Рядом со своими пальцами вижу пару сверкающих черных туфель.
– О чем это ты спрашиваешь? – сказал мужчина, ставя на камень вазу с розами.
Я поднял на него глаза. Стоит в черном костюме, высокий, сильный, а я скорчился на четвереньках, как тоскующий больной пес. Тонкие карандашные усики, загорелое лицо, испещренное розоватыми пятнами, белыми шрамами, волосы зачесаны назад так гладко, что видны следы зубьев расчески. Все в нем говорит: «Встань, парень. Будь мужчиной». Хотя он этого не говорит. Просто смотрит на меня сверху вниз. Потом распахнул пиджак, вынул конверт, скомкал, бросил на могильный камень. На конверте датская марка.