"Жидковато,-- подумал Глеб,-- против Лидки не тянет..."
Глеб вспомнил про Лидку и поморщился. Вернется в Москву, опять она голову долбить начнет: женись -- "узаконить отношения". Да пропади ты пропадом, Лидия Васильевна!
Он затушил сигарету и тихонько постучал в окно. Зинаида Анатольевна вздрогнула, сдвинула аккордеон на постель, мехи развалились.
-- Открыто там,--Она глянула на себя в зеркало, сунула ладонь в волосы.
-- Чего ж у вас окна замкнуты? -- Глеб расстегивал на пороге сандалии.-- Жарко...
-- Не снимай, все равно полы мыть.
-- Неудобно как-то... -- просипел снизу Глеб, расстегивая второй сандалий.
-- А чего ж ты такой плешивый? -- Зинка ногой поправила перед ним дорожку...
-- Порода такая, неволосатая...-- Глеб распрямился.--Раньше-то были, раньше все было... -- Глеб вдруг усмехнулся ни с того ни с сего.
-- Ты чего? -- удивилась Зинка.
-- Да так просто... Егорыч так же вот говорил... про зубы: были, мол...
Зинаида Анатольевна пожала плечами, но Глеб объяснять не стал; достал из кармана газетный комочек, развернул его:
-- Вот! Мумие. На Памире наскреб...
-- Чего? -- Зинаида Анатольевна недоуменно глядела на него.
-- ...сейчас водички чуть... И помазать... Да не бойтесь, природа... Дайте-ка!
Глеб положил руки на плечи Зинке -- посадил. Осторожно отвел волосы от уха.
-- Красное-то какое!..-- он втянул воздух сквозь зубы, разделяя боль.-А-а-а... Еще чуть, чтоб прилепилось... Теперь с другой стороны...-- он просительно посмотрел на сморщенную Зинку.-- Надо потерпеть временно... зато пройдет...-- Отодвинул волосы с другого уха.-- Подуть? -- Глеб сильно дыхнул ей в ухо.
Зинка засмеялась, пальцем смахивая слезинку.
-- Подуть хотел, а дышишь, как на милиционера.".. Подуй...
В комнату вошла кошка и, выгнув спину, потерлась о ногу хозяйки.
-- Толстый какой!
-- Это она, Фрося...-- Зинка погладила кошку.-- Скоро котята будут... "толстая"... Куда их?.. Топить жалко, а здесь...
-- Дочка? -- Глеб рассматривал фотографии на серванте.
-- Сашка!.. С нами ехал...
-- Больно красивый, подумал -- барышня...
-- Да уж, "красивый"...-- отмахнулась Зинка.--Не в кого... Уши-то у меня не отвалятся?
-- Лучше новых будут... А у меня э-э-то...-- Приятель в Германии, журналист,-- я когда служил там, познакомился,-- так он говорит: немцы своих кошек таблетками от детей кормят...-- Глеб смутился,-- противозачаточными... человеческими... ну, женскими, ну... Короче -- они и не заносятся.
-- Кто? -- засмеялась Зинка.
-- Кошки.
--т- А я думала -- немки.
-- И немки тоже,-- Глеб покраснел.-- Чего ж я сижу, ребята небось волнуются... Там в блюдечке осталось -- утром еще помазать для гарантии временно...-- Глеб поднялся со стула.
-- Зина! Тебя директор...-- Сашка влетел в комнату, ударился о Глеба и заглох.
-- Так убьешь человека, Сашок.
-- С разбега запросто,-- сказал Глеб.-- Здоровый парень...
-- Тебя директор в контору зовет,-- негромко сказал Сашка, искоса поглядывая на Глеба.
-- Ты Фросю кормил сегодня? -- спросила Зинка. 102
-- Ага,-- кивнул мальчик.-- Молока ей давал. До свидания!
-- Чего это он вас по имени? -- спросил Глеб, когда мальчик вышел.
-- А черт его знает?.. Повелось как-то с детства: "Зина, Зина..." А "мамой" он свекровь зовет. Она с ним сидела, пока я техникум кончала... Да мне все равно. Лишь бы уважали...
-- Значит, с двумя детьми доучивалась?
-- Так вышло. Завтра опять помазать?
-- Ага,-- кивнул Глеб.-- Ну я пошел. Первым встает Глеб, вернее, просыпается. Без будильника. Проснувшись, Глеб никуда не спешит. Понять, почему в нем ничего за ночь не скапливается, никто не может. В особенности завидует Билов, который два раза в ночь плетется полусонный в конец коридора. Глеб свою тайну -- почему -- не открывает.
"Может, ты соленое на ночь ешь?" -- допытывается Билов. "Глупости хоть не говори временно..." -- лениво отмахивается Глеб.
Глеб спит теперь на полу, и на полу ему удобнее: ничего не скрипит. Шарит по полу покурить и, накинув для тишины на голову одеяло, чиркает спичкой. Просыпается он, как и спит, одетый в рубашку и брезентовые шаровары. Конечно, Глеб слегка преет от такого спанья и в этом даже признается, когда товарищи ворчат, что Глеб таким образом обовшивеет. Иногда Глеб раздевается, но чаще -- ему лень.
Глеб проснулся, закурил и поглядел на потолок: долго ли ему осталось жить? Над Глебом в потолке глубокая трещина. Часть штукатурки, прилегающей к трещине, уже отпала, но и теперь еще над головой Глеба висит здоровый шмат, вздрагивающий от живущих наверху студентов.
"Еще денек повисит,-- решил Глеб и отвел от потолка внимание.-- Как там у Зиночки ушки, интересно?.. Прорабом крутится... И дома -- мало чего есть: шифоньер, тахта да кровать... И туалет снаружи... Женщине-то холодно зимой... А музыку любит- аккордеон завела... Может, мужний... Развелись... А чего? Пил -- чего еще... А старший-то шпанит, поди, почем зря... Хотя у ней не пошпанишь -- деловая... Деловая",-- подумал еще раз Глеб и вспомнил, что так и не написал матери. ...Зазвонил будильник. Шесть. Глеб громко зевнул,
-- И чего тут такая вонища?! Получше комнату не нашли? -- Васька поморщился. Морщился он так каждое утро.
В умывальник полетел один Васька. Остальные умы" ваются в коровнике: в умывальнике утром давка -- студенты набегают.
Втроем без Васьки они поплелись в столовую, молча, врастяжку, невеселые... Билов успел-таки простыть, и видно было, что ему неможется. Глеб по восточному способу обложил его под рубахой газетами, чтобы пот впитывали, и на перемену -- газет взял пук целый. Утром зябко. Юля шагал мрачно, натянув вязаную шапочку до самых бровей. Его с детства приучили бояться простуды, и он часто студился. Мама -- санитарный врач на мясокомбинате -- все собиралась ввести холодные обтирания, да так и не смогла улучить момент между простудами. Студиться и болеть Юля перестал на шабашках. На шабашках вообще мало кто болеет: сколько болел, столько и недополучил. Лучше не болеть -- выгоднее.
-- ...И чего я поехал? -- бормотал Билов, пряча руки в рукава свитера.-- Надо было с Ракомболем морскую капусту ехать собирать, по паре кусков сняли бы... Глеб взглянул на него с сожалением, открыл было рот что-то сказать, но закрыл, не сказавши. Глеб шел, не прикрываясь от ветра: просвежался, набирал запасу на дневное пекло. Глеб единственный из всех взял с собой телогрейку и по утрам, когда холодно, блаженствовал.
-- ...И не заплатят, наверное...-- бормотал Билов.-- Пролетим...
-- Скорее всего,-- согласился Глеб.-- Но могут и заплатить. Как сделаем, как понравится. Это тебе не на дудке дудеть... Только нудить-то зачем?.. Ты вот понаблюдай за собой. Сейчас ты голодный и занедужил временно -- потому и канючишь, а покушаешь -- повеселеешь. Проследи...
Васька нагнал их у самой столовой, чистенький, приглаженный, и одеколоном от него доносит.
Ел Васька, как всегда, долго, внимательно пережевывая и молча. Глеб прихлебывал чаек и наставлял Билова:
-- ...Вот у меня мать... Баба деревенская, а мозгов .. Отец послг войны в гору пошел. Без образования. А она ему: иди учиться. И погнала в Москву на дневное. А сама с нами с тремя в Ногинске осталась. Синьку в Москве 104
добудет где-нибудь, а в Ногинске сбудет на базаре. И тянула пять лет. А потом двадцать лет по загранкам ковры копила... Шах ей ручку целовал!.. Баба!.. А ты? Институт бросил. Сонька ребенка второго захотела, пожалуйста. Третьего? Пожалуйста. Хорошо у вас обе матери -- кандидаты -- прокормят, а помрут?..
Васька доел, и все поднялись из-за стола, затопали к выходу.
-- А сам-то ты? -- спросил Билов, щепочкой ковыряя в зубах.-- Сам-то на что живешь?