Вот и теперь, в деталях расписывая серолицему следователю свои прошлые и нынешние проекты, он искренне не понимал, как можно откровенно клевать носом, слушая столь увлекательный рассказ. Шимон, со своей стороны, обладал поистине безграничным терпением, если смог в течение двух часов выслушивать пестрящую специальными терминами лекцию о расчете прочности стенок духового шкафа. Но, видимо, есть границы и у безграничного: в какой-то момент несчастный очкарик счел, что душевное здоровье дороже, и прервал доктора Островски на полуслове.
– Хватит? – переспросил Игаль. – Почему хватит? Я еще не закончил. Если брать в расчет модуль упругости второго рода…
– Довольно! – простонал следователь, срывая с носа очки. – Эта тема на сегодня закрыта! Закрыта!
– Ну, как хотите. Но учтите: я еще и половины не рассказал.
– В другой раз! – за стеклами очков промелькнуло выражение нескрываемого ужаса. – В другой раз! А пока мне хотелось бы вернуться к вашему деду Науму Григорьевичу. Надеюсь, о нем вы будете говорить с неменьшим энтузиазмом.
– Конечно, – кивнул Игаль. – Этому человеку я обязан всем. По сути, он меня вырастил и воспитал. Его уход из жизни – самый тяжелый удар, который мне пришлось когда-либо перенести. Мне было тогда шестнадцать…
– Вы упомянули его работу в Институте иностранных языков…
– Да, дедушка поступил туда сразу после реабилитации в 1956 году. В принципе, он мог бы и не работать: государство выплачивало ему персональную пенсию союзного значения как герою Гражданской войны в Испании.
– Сколько он просидел?
– Восемнадцать лет. И не где-нибудь – на Колыме. Арестовали по ложному обвинению в конце тридцать седьмого, выпустили в пятьдесят пятом. Представляете? Засадить на восемнадцать лет героя интербригад! Впрочем, сталинский террор никого не щадил…
Шимон сочувственно покачал головой.
– Да, в те годы чего только не случалось… – он снял очки, положил их на стол и озадаченно почесал в затылке. – Игорь Сергеевич, если позволите, мне хотелось бы воспользоваться вашей наблюдательностью и умением выстраивать правдоподобные версии. Не возражаете? Это напрямую касается вашего деда.
Игаль пожал плечами.
– Что ж, давайте попробуем.
Следователь снова водрузил очки на нос и пристально воззрился на доктора Островски.
– Итак, ваш дедушка, герой Гражданской войны в Испании, скончался в 1975 году в Москве. Будем считать это фактом.
– Что значит «будем считать»? Это факт.
– Ладно, факт. А четырьмя годами раньше здесь, в Израиле, скончался пожилой господин по имени Ноам Сэла. И это тоже факт… – Шимон выдержал паузу. – Вы спросите, при чем тут Ноам Сэла? А при том, отвечу я вам, что погибший получил это имя взамен прежнего – правда, в отличие от вас, он сменил еще и фамилию. В этом пока нет ничего необычного. Объяснения требует другое: при рождении Ноама Сэлу звали Наумом Григорьевичем, вернее, Нохумом Гершелевичем Островским, и, согласно документам, произошло это рождение первого мая 1897 года в городе Бобруйске Минской губернии, и был он четвертым сыном меламеда Гершеля и его жены Двойры. Что скажете, Игорь Сергеевич? Согласитесь, мы не могли не удивиться, прочитав точно такие же данные в этой вот вашей анкете.
Следователь приподнял пачку исписанных рукой Игаля листков, подержал на ладони, словно взвешивая их значимость, и бросил назад на стол.
Доктор Островски смотрел на него непонимающим взором.
– Подождите, – сказал он. – Что вы хотите этим сказать? Что возможны такие совпадения?
– О каких совпадениях вы говорите, Игорь Сергеевич? – вздохнул Шимон. – Какие совпадения? Добро бы еще только имя, отчество и фамилия, но ведь и место рождения, и дата, и описание родителей, и даже почетное прошлое героя Гражданской войны в Испании! Таких случайных совпадений не бывает, Игорь Сергеевич. Один из этих ныне покойных людей – фейк. Обманщик, самозванец, присвоивший чужую биографию. Вопрос лишь – кто? Наш тель-авивский Ноам Сэла или ваш московский дедушка? И если второе, то кем тогда считать его внука, то есть, извините, вас?