Гаутама знал все индуистские учения, так как в начале жизни исповедовал индуизм. Однако благодаря своей настойчивости он открыл Серединный Путь.
Слишком категорическое самоотрицание есть ошибка. Оно может привести к искаженному взгляду на жизнь. Настолько же плохо идти на поводу у собственных желаний. Здесь полезно помнить о правилах настройки струнного инструмента. Можно перетянуть струну настолько, что при малейшем прикосновении она лопнет. Очевидно, что в этом случае вряд ли уместно говорить о гармонии.
Столь же плохой результат будет сопутствовать нам, если мы полностью ослабим натяжение струн. Гармонии можно достичь лишь тогда, когда все струны натянуты достаточно жестко, но не чересчур. Так обстоит дело и с человеком — слишком много страданий и чрезмерные удовольствия нарушают гармонию.
Гаутама ввел понятие Серединного Пути и открыл принципы, с помощью которых каждый может достичь счастья. Он говорил, что счастье найдет только тот, кто его ищет.
Один из первых вопросов, которые задает человек: «Почему я несчастен?» Это очень распространенный вопрос. Задав себе этот вопрос, Гаутама много размышлял, думая о сути вещей. Он пришел к выводу, что страдания испытывает даже новорожденный. Рождаясь, ребенок плачет от боли и дискомфорта, потому что вынужден покинуть уютный и безопасный мир, к которому привык. Ребенок плачет всякий раз, испытывая неудобства. Подрастая, он находит другие способы заявить о своих неприятностях, об отсутствии удовлетворения и наличии страданий. Но ребенок не задумывается над тем, почему он плачет. Он просто плачет. Он просто реагирует, подобно автомату. Одни причины заставляют человека плакать, другие — смеяться, но страдание и боль осознается только в том случае, когда люди задумываются над их причинами.
Исследования показывают, что большинство людей начинают глубже ощущать страдания в возрасте десяти лет, когда задумываются над тем, почему они должны страдать. Гаутама задал себе этот вопрос, когда ему было тридцать лет; до этого времени родители делали все, чтобы уберечь его от любых проявлений страдания. Люди, которые были во всех отношениях защищены и окружены заботой, незнакомы с несчастьями, и поэтому, когда страдание по-настоящему входит в их жизнь, такие люди оказываются неподготовленными к этому и часто подвергаются душевным или нервным срывам.
Каждый человек когда-нибудь сталкивался со страданием. Каждый испытывал физическую или душевную боль. Без боли на нашей Земле невозможно обрести знание, невозможно очиститься от грязи, которая засоряет человеческую душу.
Нельзя сказать, что Гаутама основал новую религию. Учение Гаутамы и его вклад в общечеловеческое знание сфокусированы на проблеме страдания и счастья. Во время своей медитации, когда все животные хранили молчание, стараясь не мешать ему, когда улитки охлаждали его обожженную голову, Гаутама осознал, что такое боль, осознал, в чем причина страдания, и понял, каким образом их можно избежать. Он научил этому пятерых своих последователей. Его учение выразилось в четырех принципах, на которых основываются все буддистские писания. Речь идет о Четырех Благородных Истинах, изучением которых мы займемся позже».
Скоро опустился ночной сумрак, и темнота стала такой, что мы с трудом могли видеть друг друга. Силуэт индийского Учителя неясно вырисовывался на фоне окна в слабом свете звезд. Он продолжал говорить, забыв или просто не обращая внимания на то, что нам пришло время отправиться на ночную службу. Служба должна была состояться в четыре, а затем в шесть часов утра.
Наконец он решил, что уже достаточно устал, и что, возможно, попусту тратит время. Стоя в темноте спиной к окну, он не мог видеть нас, не мог точно определить, слушаем ли мы его внимательно, или же просто спим в сидячем положении.
Внезапно он ударил ладонями по кафедре, произведя оглушительный звук. Этот звук был настолько неожиданным, что мы подпрыгнули от страха и стукнулись о пол коленями. Кое-кто из нас даже вскрикнул.
Индийский Учитель постоял еще некоторое время, оглядывая нас.
— Теперь все свободны, — только и сказал он, выходя из комнаты.
Ему было проще, он был гостем и обладал особыми привилегиями. Никто не мог ему приказывать. Он мог отправиться сейчас к себе в комнату и провести остаток ночи так, как ему вздумается. Нам же предстояло отправиться в храм на богослужение.
Мы с трудом поднялись на ноги и, спотыкаясь, вышли из темного класса в еще более темный коридор. Занятия никогда не заканчивались так поздно, и свет уже был погашен. Коридоры были хорошо нам знакомы, и мы без труда вышли в главный холл, освещенный обычным мерцанием масляных ламп. Лампы располагались в стенных нишах на уровне головы. Два монаха постоянно наполняли их маслом и поправляли фитили, которые плавали на поверхности.
Мы едва дотащились до своей спальни и без излишней суеты повалились на пол, чтобы хоть немного поспать, прежде чем звуки фанфар известят нас о начале ночного богослужения.
Глава 4
Чудотворец поневоле
На Золотой Крыше — Нарушитель устава — Схватка с Дьяволом — Оказывается, я умею летать! — Большой переполох в монастыре — Снова на уроке — Четыре Благородные Истины — Что теперь будет со мной?
Я лежал, притаившись на вершине высокого вала и рассматривал открывшийся вид. Ноги у меня болели так, словно их жгло адское пламя. Я боялся, что они снова начнут кровоточить. Для того чтобы оглядеть весь горизонт, мне пришлось встать, пересиливая боль и страх.
Здесь я чувствовал себя, будто на вершине мира. Выше я мог бы подняться лишь в том случае, если бы у меня были крылья или если бы мне удалось воспользоваться каким-то необычным воздушным змеем. Ветер кружил и завывал вокруг меня, теребя ритуальные флаги и гудя под крышами Золотой Гробницы. Мелкая черная пыль постоянно сыпалась дождем на мою незащищенную голову.
Рано утром я осторожно выбрался из спальни и, дрожа от страха, стал осторожно пробираться по безлюдным коридорам. Останавливаясь и прислушиваясь к малейшему шороху, я в конце концов добрался до Священной Крыши, на которую позволялось выходить только Высочайшему и его ближайшим друзьям.
Оставаться на крыше было очень опасно. Мое сердце бешено колотилось от одной мысли, что меня могут поймать, и я буду изгнан из монастыря с ужасным позором. Изгнан? Что я буду тогда делать? На некоторое время меня охватила паника, я даже собрался бежать к себе на родину, в низинные районы. Здравый смысл остановил меня. Бежать сейчас, когда моя миссия еще не окончена, было бы настоящим поражением.
Буду изгнан с позором? Что же мне тогда делать? У меня нет дома. Перед моим уходом отец сказал, что его дом — больше не дом для меня и что я должен найти свой путь в жизни.
Мой блуждающий взгляд остановился на искрящейся поверхности Счастливой Реки. Я увидел смуглого лодочника в лодке из шкуры яка, и мне стало немного легче. Вот что я буду делать — я стану лодочником!
Для большей безопасности я пробрался дальше по Золотой Крыше; теперь меня заметят не сразу, даже если Высочайший и рискнет прийти сюда в такой ветер. Ноги у меня дрожали от напряжения, и к тому же давали о себе знать жажда и голод. Начавшийся дождь решил одну из моих проблем. Я наклонился и смочил губы в образовавшейся лужице.
Неужели он не приедет? Прикрыв глаза ладонью, я внимательно всматривался в удаленный горизонт. Вдруг со стороны Пари показалось маленькое облачко пыли! На мгновение я позабыл о боли в ногах и о постоянно угрожающей опасности быть замеченным. Двигаясь по долине, к Лхасе издалека приближалась небольшая группа всадников.
Ветер усилился, и облака пыли, не успев подняться из-под копыт, тут же уносились прочь. Я все смотрел и смотрел, прикрывая глаза от режущего ветра, стараясь не упустить ни одной детали.
Деревья гнулись под ветром. Листья отрывались и уносились вдаль, гонимые им. Озеро у Змеиного Храма больше не напоминало спокойное зеркало. Бурлящие волны вздымались и бешено неслись, чтобы разбиться о далекий берег. Птицы, привыкшие к такой погоде, предусмотрительно скрылись в своих убежищах. Развевающиеся на ветру полотнища ритуальных флагов с громкими хлопками бились в воздухе. Огромные трубы, закрепленные на крышах, хрипло гудели, когда в них дул ветер. Здесь, в самой высокой точке Золотой Крыши, можно было чувствовать необычные сотрясения и какое-то странное шуршание. Я видел, как ветер вырывает из-под старых балок клубы древней пыли.