Снова я подумала о возможности кораблекрушения. И снова осознала, в какое положение поставила себя, совсем не заботясь о своей безопасности.
Когда паром сильно накренился, я повалилась на соседний пустой стул и ударилась локтем о твердое сиденье. Я почувствовала боль в бедре и невольно вскрикнула — впрочем, как и другие. И тем не менее никто так и не заговорил; все просто выпрямились и сидели, как и до этого, молча. Я поднесла руку ко рту, стараясь подавить тошноту, которая то подступала к горлу, то постепенно опускалась в такт все усиливающейся качке. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох, успокаивая дыхание, и попыталась не обращать внимания на завывание ветра, попыталась не вдыхать ужасный запах, исходящий от лужи на полу.
Наконец очень медленно, так что я поначалу даже не почувствовала этого, качка стала ослабевать. Я выпрямилась и поняла, что не вижу уже поднимающихся и опускающихся волн за окном. Пол подо мной снова стал привычно твердым, и мой желудок успокоился.
Как только я облегченно вздохнула, дверь, ведущая на палубу, открылась и один из испанцев воскликнул: «Танжер. Ya llegamos![6]», и тогда раздался низкий гул облегчения. Я догадалась, что он, наверное, увидел вдали очертания города либо по каким-то приметам понял, что мы подплываем к нему. Итак, нам удалось справиться с левантером и мы оставили ветер бушевать в центре пролива. Я с благодарностью закрыла глаза, а когда снова открыла их, увидела, что некоторые дети подбежали к окнам. Разговоры, начавшиеся с легкого шепота, переросли во всеобщую болтовню, чувствовалось, что легкая эйфория охватила всех в этом душном помещении. Затем все встали, размялись и зашевелились, продолжая переговариваться и собирая детей и чемоданы. Вышла и семья, сидевшая напротив меня; мать взяла за руку маленькую девочку, которая продолжала прижимать к себе куклу. Я тоже встала, но сразу же почувствовала головокружение и тошноту — может быть, из-за качки, может быть, из-за жажды и голода, а может быть, из-за недавно перенесенной болезни.
Я присела.
— Мисс О'Шиа? Жаль, что вы не вышли на палубу. Просто чудесно, солнце… О! Но вам все еще нехорошо, как я вижу, — нахмурившись, произнес американец, и я поняла, что мое лицо наверняка было мрачным и мертвенно-бледным. — Могу я вам помочь найти…
Я покачала головой.
— Нет-нет, — сказала я, перебивая его. Хотя его предложение помочь было заманчивым, мне было неловко из-за своей слабости. — Я просто передохну немного, и все будет в порядке. Я так благодарна вам: вы были очень добры ко мне. Но прошу вас, идите по своим делам. Я настаиваю.
— Замечательно, — сказал он. — Но остерегайтесь touts[7]. Многие из них снуют возле стоянки судов. Возьмите un petit taxi[8] или, если не будет ни одного, повозку. И платите половину от того, что они затребуют. Половину! Они расскажут вам историю о десятерых голодных детях, о больной матери, но вы стойте на своем. Платите не больше половины, — повторил он.
Я кивнула, желая лишь одного: чтобы он ушел и я могла снова закрыть глаза и чтобы прекратилось это кружение.
— Тогда до свидания, мисс О'Шиа. Желаю удачи. Она вам понадобится, если вы и впрямь самостоятельно отправитесь в Марракеш. — Он вышел медленной тяжелой походкой.
Через несколько секунд, слыша лишь приглушенные крики снаружи, я стояла одна в пустом салоне, и меня немного покачивало. Тогда я надела перчатки и вышла на палубу, нагретую солнцем.
Как только я оказалась за дверью, у меня в голове прояснилось; воздух был свеж, пахло морем и чем-то еще — чем-то приторным, возможно, цитрусовыми. Я дышала полной грудью, чувствуя прилив сил с каждым глотком воздуха. Передо мной открылся вид на Танжер.
Он и вправду был чудесен, как говорил американец. Это чем-то напоминало амфитеатр: белые домики, высящиеся над портом и окруженные морем пальм. А над всем этим возвышались минареты со сверкающими на солнце башнями. Это была не похожая ни на что, какая-то чуждая красота, не свойственная переполненным промышленным портам Нью-Йорка или Марселя. Я стояла и смотрела, как размеренно покачиваются пальмовые листья. А потом, отведя взгляд от города, я посмотрела на людей, снующих по порту. Там были только мужчины — куда подевались женщины? — а еще мне на миг показалось, что повсюду были монахи… хотя как такое возможно? Разве Танжер не был мусульманским городом? Но уже через секунду я поняла свою ошибку: это были просто мужчины, одетые в робы с капюшонами. Как они назывались? Название выскочило у меня из головы. Наверное, они прикрывали капюшонами головы от палящего солнца, предположила я, или, может быть, это такая традиция. Капюшоны были надвинуты глубоко, так что закрывали часть лица.