Телефонный звонок перебил доклад.
— Минуточку! — попросил Коваль, беря докладную записку, и снял трубку. Лицо его исказилось, а пальцы смяли бумагу.
— Где?
Сидевший инженер вздрогнул.
— Громче, не слышу! Кто остался?
Инженер вскочил, бледный.
— Убило человека! — сказал Коваль и бросил трубку.
Оба, схватив фуражки, выбежали из кабинета.
Лицо у Мухина посерело. Он стоял перед рухнувшей лавой, показывая пальцем, и твердил:
— Там... там!
Стена молчала.
Быстро развернулись спасательные работы. Подтащили рукав, подававший сжатый воздух. Кончали прикрутку шланга к отбойному молотку.
Раздался приказ:
— Просечку по борту обвала. Гони!
Лучший забойщик тронул за спуск. Молоток затрещал, прошивая заостренным стержнем уголь. Взлетела пыль, посыпались куски.
— Наконец-то! — облегченно вздохнули люди.
За спиною забойщика ждали в очереди. Чтобы перенять молоток из уставших рук. Еще не рассеялось первое ужаснувшее впечатление. Кто-то вспоминал:
— Крикнул «мотор пропадает!» и в печь! Точно в омут канул...
Прошел час. Говорили мало. Иногда раздавались короткие деловые слова. Молоток стучал неумолчно, и звякали топорами плотники, укрепляли своды просечки. Появился вызванный врач.
— Где пострадавший?
— Сядьте и ждите...
Врач содрогнулся и долго протирал вспотевшие очки. В штрек забегали из соседних лав. Постоят и, не спрашивая, уйдут обратно. Минуты длились томительные и страшные.
— Стой! — завопил Мухин. — Обожди!
Поднял руку и ухом припал к стене. В глухой тишине из глубин доносились звуки. Иногда они гасли, иногда разгорались слышнее.
—Тук-тук-тук! — стучало тогда из земли. Призывно и жутко.
— Жив! — не выдержал Коваль.
— Жив! — в несказанном восторге вскрикнул весь штрек, и пущенный молоток загрохотал оглушительно.
— Иду-иду-иду! — выбивало его стальное шило.
— Держись, товарищ! — выкрикивал Мухин. — Мы идем, идем!
Все нервно смеялись. Взглядывали друг на друга и смеялись. Послали за теплой одеждой, за коньяком. Это тоже порадовало — значит, старались для живого.
Прошло четыре часа. Ответные стуки смокли. Но молоток гремел. Один за другим сменялись забойщики. Просечка все глубже врубалась в уголь.
Никто уже не радовался. Все понимали, что трудно. Пробиться трудно, а там, в завале, дожидаться еще трудней.
Лица сделались жесткими и упрямыми. Вырвать товарища у горы! В каком бы он виде ни был, а вырвать! Это — закон горняка...
Через девять часов инженер пожевал бутерброд и бросил.
— Не хочется есть!
Мухин пристроился на полу. Усы его висели, как тряпки. Он зажал ладонью щеки, и словно окаменел. Но каждые четверть часа вскакивал и бежал к забою.
— От начала — десять! — сказал Коваль и щелкнул крышкой часов.
Прозябший врач ушел на-гора. Его заменил дежурный хирург. Сидел у стенки на ящике с красным крестом. Возле стояли носилки. На них избегали смотреть.
В просечке загомонили.
— Стучит! Стучит! — передавали один другому. Опять загорелись глаза. Люди удвоили силы. Бросались на уголь, как львы.
— Стучите в ответ! — настаивал врач. — Не давайте заснуть!
Митрошка с товарищем заглянули в штрек. Митрошка помялся и подошел к десятнику. И вдруг громко и неудержимо всхлипнул. Товарищ испугался и потянул его за рукав...
Начав задыхаться, Орлов очнулся.
В горло и ноздри густо набилась пыль. Он фыркнул, откашлялся и рванулся встать. Его удержали нога и низко висевшая глыба. Тогда он начал соображать.
Лежал он на животе, в угольной нише. Впереди, но так, что рукой не достать, валялась электрическая лампочка и свет ее был радостней всего другого. Другое было мрачно и страшно.
Вверху висело. Вроде клубка сцепившихся камней. Сбоку чернела плита. Огромная. Она привалилась к стенке забоя и навесом прикрыла Орлова. Что было там, за плитой, он не видел.
Сзади был мрак. Орлов дернул ногами. Одна была живая и двигалась свободно. Другую зажало в тиски и щемило болью.
Орлов испугался, закричал, забил головою и стих.
За плитою опять проснулся грохочущий гул. На спину и на лампу посыпались крошки. В темноте скрежетали невидимые тяжести и переворачивались с хрустом. А потом умолкли.
От мокрого угля остро пахло сыростью. Подбородок и нос Орлова уткнулись в уголь. Сознание заработало ярко и неправдоподобно.
Образно вспомнилось море. Знакомая крымская солнечная вода, мухинские усы и шурф, глядевший в небо. Орлов затрепетал, заметался и опять потерял сознание.