Вторично очнулся от холода. Все было так же, только лампочку наполовину засыпало угольной пылью. Мертвая тишина пропитала камни. Но откуда-то снизу дробно и твердо стучал молоток.
Орлов отер с лица налипший уголь, уперся локтями и дико слушал.
Издали властно стучались в каменный гроб. Орлов безумно расширил глаза и заплакал.
— Не забыли! — все более удивлялся он и плакал все жарче, все неистовее.
Слезы были горячие и капали на остывшие пальцы.
— Не один! Не один! — убеждал он себя, и эти слова переворачивали душу. Он схватил попавшийся ключ и застучал им в ответ.
Безмерная благодарность вспыхнула к людям, которые разбивали сейчас двери тюрьмы. Неслыханно бились сейчас люди за его спасение. За спасение Сашки-Орла, взломщика и бандита!
От этого и перевернулась его душа...
Сашка сладил с собой, утер рукавом глаза и тут же торжественно поклялся:
— Будь я лягавый, а я отплачу! Сердцем своим, рукой, правдой и кровью. Всем!
Осознал, что для этого нужно жить. А поэтому деловито подергал прижатой ногой и испугался.
— Раздавило! — решил он. — А холодно оттого, что уходит кровь...
За поясом он нашарил проволоку, обернул ей ногу выше колена и туго закрутил ключом. Потом лег и принялся стучать.
Клонило в сон. Было холодно, неудобно и болела перетянутая нога. Дальше эти чувства стали слабеть. Его охватила усталость, ключ выпал из пальцев и он заснул.
Проснулся Орлов в темноте от потрясающего озноба. Вытаращил глаза и все припомнил.
Отбойный молоток гремел теперь, казалось, над самым ухом. Даже слышались голоса!
Но лампочка догорала. Красно светилась только петелька волосков.
Орлов ужаснулся, обрадовался и успокоился. Очень отупел. Придавленная нога перестала болеть. Совсем онемела. А болеть начала другая от долгого, неудобного положения.
— Эй! — донеслось из-за стенки. — Отзовись!
Точно колокол грянул над головой.
— Здесь! У забоя! — задохнулся от счастья Орлов. — Слышите?
— Слышим! Держись, товарищ!
Орлов укусил себя за руку — больно. Значит, не спит, значит, на самом деле. Твердость вернулась к нему.
Лампа потухла, и тьма охватила его. Теперь голоса заменили свет.
Впереди посыпался уголь. С треском сломался камень, и красной звездой загорелся просвет. Орлов рванулся.
Когда же в отверстие показалось лицо и ослепила яркая лампа, он закрыл глаза и уткнулся в уголь.
Работа шла нестерпимо тихо. Теперь разбирали руками каждый кусок. Боялись неловким движением вызвать обвал.
Первым к нему протискался Мухин. Гладил по голове и тыкал в стучавшие зубы горлышко бутылки. Коньяк согрел и обжег. Орлов притих и благодарно посмотрел на десятника.
Прошел еще час и его вынесли. Он был бел, как бумага, очень серьезен и молчал...
— Удивительный случай! — делился доктор. — Вы представьте, даже нога уцелела! Но я не даю ему много говорить...
Коваль не слушал. Вместе с Мухиным он вошел в палату.
Орлов сидел на койке в белой одежде, помолодевший и чистенький. Сидел, стругал ножом карандаш и был похож на стриженого школьника.
Он оглянулся и радостно засиял. В ответ ему засмеялись и веселый управляющий, и жесткий десятник.
Коваль поставил на тумбочку сверток с провизией. Мухин достал из кармана папиросы «Борцы» и положил их Орлову на колени. Потом, помолчав, сказал:
— А мотор мы тоже спасли!
— Да что ты! — крикнул Орлов. Вдруг покраснел до волос, всунул нож между койкой и стенкой, и нож переломился со звоном
Орлов протянул изумленному Ковалю рукоять.
— С этим пером я собрался вчера убежать через шурф...
Сказал и лег на подушку.
— Покури, парень, покури, — уговаривал его Мухин, — и засни. Это тебе на пользу!
А уходя, подмигнул Ковалю:
— Он маленечко не в себе. Но это пройдет!
В тот же вечер рудничные организации телеграфно просили о сокращении срока наказания Александру Орлову, бывшему бандиту.