В его практике, пациенты видевшие в живую единорогов и прочих грифонов тоже случались. Как правило, им хватало надёжной фиксации к больничной койке и капельницы из глюкозы с аскорбинкой, от белой горячки самое оно. Здесь ситуация была прямо противоположной, существование единорогов допускал даже сверх прагматичный Волк. Про обычай кормить домового, хирург даже не вспоминал.
— Владимир Сергеевич, помоги, пусть племянник твой поговорит с архиепископом, а тот разведёт моего Фому, да разрешение на новый брак выдаст.
— Вот те раз — угадал, ну почти угадал, — знаешь, давай лучше с самого начала. С чего ты взял, будто Олег на столько дружен с архиепископом, что запросто придёт и скажет «владыка, сделай одолжение, тут одного из родичей моего дядьки надо развести с женой по быстрому, ты уж подсуетись». И архиепископ конечно же ответит «Олежек, не вопрос, для тебя, хоть луну с неба».
— Да я не про младшего хитрована, про Алексея говорю. Он с владыкой в дружбе большой, почитай каждый день у него бывал. Вот я и подумал…
— Погоди, — врач поднял руки соскакивая со скользкой темы, — на кой ляд им вообще разводиться?
— Э, — Беляй махнул рукой устало опускаясь на лавку, — хорошая девка ему в жёны досталась, да только пустоцвет. Уж сколько лет в браке, а детей всё нет.
— Ну и с чего ты решил, что они у него от другой будут?
— Знаю. Ещё батюшка наш жив был, управлял я нашей торговлей в Киеве, а Фома при мне находился, в дела рода вникал. Так понесла от него рабыня, он тогда отроком был, годков четырнадцать, не больше.
Хирург только хмыкнул. Видел он его младшего брата с супругой неоднократно. Супруга его, баба в теле но не рыхлая, этакая имперская колхозница, кровь с молоком. Фома, молодой ещё мужик, за ужином выпивал литра три пива, со всеми вытекающими из такого образа жизни последствиями. А именно, одутловатое лицо, одышку, грудь третьего размера и неохватное брюхо. Являя собой живое воплощение печальной шутки про последнюю стадию зеркальной болезни. Диагноз ясен, как башкой об пень.
— Позови брата, есть ему что сказать.
— Да здесь он, за дверью ждёт.
Вошёл, странно, но в дверь протиснулся, вот уж действительно, легче перепрыгнуть, чем обойти. Теперь нужно придумать, как рассказать ему про гормональный сбой.
— Садись Фома, — младший пристроил свой необъятный зад рядом с братом, массивная дубовая лавка протестующее заскрипела, — знаю про твою беду, брак твой детьми не благословлен, — толстяк энергично закивал, от чего тело под одеждой пошло жировыми волнами.
— С женой каждую ночь стараемся, в прошлом году церкви пожертвовал пол ста гривен, а толку ни какого. К волхву ездил на… — тут он осёкся, поняв, что не перед тем человеком упомянул про волхва, — Владимир Сергеевич, ты не подумай…
— Дурак! — прервал начавшиеся оправдания Рябушев, — про каждую ночь не свисти. Если серебро некуда девать, мне приноси, уж всяк лучшее применение найду. С волхвом тоже дурак. Ни кто тебе не поможет, ибо один ты повинен в своём несчастье. Молчи! — прикрикнул Рябушев на открывшего было рот толстяка, — отвечай на мои вопросы быстро и не раздумывая! Сколько за день пива выпиваешь?
— Ну, кувшина два — три, иногда четыре.
— Таких — мотнул головой в сторону стоящего на столе кувшина, толстяк утвердительно кивнул. Рябушев мысленно присвистнул, кувшинчик литра на три, у цивилизованного человека уже б давно почки отказали, — и давно ты так, с пивом?
— Как в возраст вошёл, — пожал плечами Фома.
Хирург удивлённо посмотрел на старшего брата, тот кивнул подтверждая.
— Всегда он пиво любил, за раз мог ведро выпить. Он и не пьянеет от него совсем.
— Не пьянеет, говоришь. Значит слушайте сюда, оба. Первопричина всех болезней, есть нарушение божественной гармонии в человеке. По своей глупости, человек разрушает эту гармонию, некоторые делают это весьма своеобразно. У тебя Фома, от неумеренного потребления пива, нарушилась гармония между мужским и женским началом. От этого и грудь у тебя выросла как у бабы и с женой побыть хочется тебе всё реже и реже. Семя твоё стало слишком слабым и самостоятельно дать силы для новой жизни уже неспособно. А скоро вообще умрёт. Пожалуй, поговорю с архиепископом о разводе, иначе жена твоя так и не познает радости материнства.
Первым опомнился Беляй.