Вскоре он получил урну с пеплом отца, после чего у него был нервный припадок. Очевидно, все это было очередной «шуткой» какого-нибудь гестаповца, во время войны это часто случалось. Общественное мнение решило, что коллаборационисту совесть не дает покоя. В 1945 году, после окончания войны, его снова посадили, на сей раз наши. Тогда, видно, в пылу толком не разобрались в деле и всыпали ему. Через два месяца он предстал перед комиссией, его дело пересмотрели и признали, что он не виновен. Только эти два месяца он как коллаборационист расчищал руины. Видно, натерпелся. Потом он уж не мог вернуться к преподавательской работе, потому что это клеймо на нем осталось.
Все это доктор мне рассказал, всхлипывая и сморкаясь. Может, это и была правда. Если бы он был виноват, его бы не оправдали и он не смог бы вернуться на государственную службу. С другой стороны, и полное оправдание могло быть связано с какими-то махинациями.
Я решил для ясности посмотреть материал об этом деле. В случае, если Вегрихт сказал правду, нужно было как можно скорее выпустить его, потому что он попал в нашу историю случайно. Этот запуганный, истеричный человек мог здесь свихнуться окончательно и стать ни на что не пригодным. Было бы жаль: ведь он неплохой специалист и очень добросовестный человек, не говоря уже о том, что он просто не виновен.
Конечно, я сам не мог его освободить. Посадил его сюда Бахтик, и выпустить его мог только он. Суд все равно оправдал бы доктора, но, когда человек находится в таком подавленном состоянии, каждый лишний час тюрьмы по отношению к нему преступление.
— Прошу вас, — вздыхал он, — если есть на свете какая-то справедливость, выпустите меня! Вы не знаете, как трудно, когда человеку никто не верит, когда люди от вас отворачиваются, плюют на вас. Я во второй раз этого не переживу.
Я попрощался с ним.
Решения комиссий хранятся в архивах, если их не сжигают. К счастью, дело Вегрихта нашли очень скоро. Его отпустили тогда с извинениями; было ясно, что он не виноват. Уголовный преступник Бернбах, который навел его на мысль об этой лекции и которого позднее судили и повесили, помнил о том случае и подтвердил на допросе. Это и спасло доктора, потому что иначе бы ему никто не поверил — лекцию-то он прочитал.
Доктора Вегрихта нужно было освободить немедленно. Я пошел к Бахтику.
У Бахтика было плохое настроение, и он недовольно поглядывал на меня.
— Почему ты себе позволяешь какую-то анархию? — начал он. — Нечего предпринимать что-то по собственной инициативе.
Я хотел ответить, что это не собственная инициатива, потому что дело с часами поручили мне, но Бахтик не дал мне и рта раскрыть.
— Ты был в отпуске, а я тебе приказал вернуться. Это все.
— Я и вернулся.
— Ну конечно, само собой, но ты постарался сделать из меня осла и подставить мне ножку. Ты бы мог рассказать по телефону о том, что обнаружил, и все бы развивалось нормальным путем.
— Послушай, не стану же я тебе по телефону из трактира обо всем рассказывать, а потом ты меня ни о чем не спрашивал. Кроме того, что ты подразумеваешь под нормальным путем?
В действительности я себе представлял, что он имеет в виду. Есть люди, которые стараются, чтобы все делалось только с их ведома и согласия, они очень болезненно реагируют на то, что касается их служебного положения, хотя им совершенно наплевать на других.
— Каким нормальным путем? — повторил Бахтик и пошел… — Я не считаю, что нормальный путь — это примчаться сюда ночью с каким-то парнем и с бумагой, когда тебе хорошо известно, что я задержал преступника. Если у тебя были какие-то соображения, ты должен был сказать мне об этом, а я бы решил, как поступить.
Мне хотелось сказать ему, что в детстве у меня не было бонны, а теперь и подавно в ней не нуждаюсь, но я смолчал и сказал только:
— Да, но преступник-то не доктор Вегрихт, а Кунц.
— Я и без тебя вижу, — оскорбился он, — что Кунц признался, но это еще ничего не значит. У него могли быть сообщники.
— Ну, подумай, — отвечаю я, — доктор Вегрихт не причастен ко всей этой истории даже как сообщник, потому что Кунц в моем присутствии и против его воли всучил ему эту коробку, а я ее сам завернул и залепил лентой. Этой вот лентой. Видишь, на ней отпечатки моих пальцев, ты их, конечно, не знаешь. Его отпечатки появились потому, что клей еще не подсох, когда он клал коробку в машину.
— Они могли сговориться!
— Тогда они оба идиоты от рождения.
Он, видимо, согласился, потому что ничего не ответил и только с недовольным видом перебирал бумаги на столе.
— Доктора Вегрихта нужно освободить, — начал я.