Очень вероятно, что этот мужчина нанес свой визит без преступных целей. А сигары сейчас курят только пожилые люди. Но когда я вспомнил про Кунца, я подумал, что вряд ли пани Ландовой нравятся пожилые мужчины. Так что сигару курил не близкий друг дома. Я вернулся и бодрым голосом соврал:
— Я вытащил из раковины кончик сигары. Он был очень страшный, и я испугался.
Она засмеялась. Очевидно, ее это не удивило.
— Вы подумали, что это таракан, да?
— Нет, я не позволил себе так оскорбительно подумать, но, конечно, ему лучше там, где он сейчас находится. Я его выбросил.
— Это опять дядя, — сказала сдержанно хозяйка дома. — Он повсюду их разбрасывает. Хожу за ним с пепельницей, но иногда и не услежу.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы он курил трубку.
— Почему? Зачем ему курить трубку? Пусть хоть нюхает табак, если ему это нравится.
— Я думал, что большинство художников курят трубки.
— Это легенда. А потом дядя не художник. Он совершенно не разбирается в искусстве. У нас очень приличная семья, если не считать меня. Дядя раньше занимался экспортом у Бати, а теперь работает в театре.
— Играет?
— Только в шахматы. В театре он что-то пишет — словом, администратор. Но теперь он оттуда уволился.
— Подождите, его фамилия случайно не Каландр?
— Вы ужасно любопытный. Нет, не Каландр. Может быть, он и хотел бы быть Каландром, но его фамилия Подгайский. Братислав Подгайский.
Бум!
XIX
Вот тебе и на! Пани Ландова не только знала Франтишека Местека, но знала и Подгайского, который теоретически из-за своих поездок Прага — Будейовицы и из-за сходства с описанием мог бы быть и Пецольдом, но все-таки это не он, потому что Кунц его не узнал.
У меня было такое же ощущение, как если бы вы вдруг распаковывали ту глупую посылку-шутку в коробке — коробка, в ней сверток, в свертке еще сверток, тысяча бумажек, и в самой последней булыжник. Или что-нибудь похуже, в зависимости от вкуса отправителя. У меня уже были полные руки бумаг, а я все еще не знал, что внутри: самое плохое или вообще ничего нет.
Если человек все время думает об одном, у него начнут пошаливать нервы. Но от мысли, что где-то свободно разгуливает неизвестный, который совершает преступление за преступлением, а может быть, и убил человека, мне стало не по себе. Неприятно. И профессионально. И по-человечески. Все это меня очень тревожило, а я должен был сидеть и думать, нет ли еще какой-нибудь зацепки, чтобы что-то узнать. Теперь я знал твердо только одно: за паном Братиславом Подгайским тоже нужно следить, а для того, чтобы мне выделили еще одного наблюдателя, мне придется обратиться к Бахтик у. Сказать по правде, мне не очень хотелось просить его, хотя я знал, что он мне не откажет.
Я чуть не забыл про папку с иллюстрациями, за которыми пришел. Пани Ландова была слишком хорошо воспитана, чтобы напомнить мне о них, и счастье, что, когда я уже направился к выходу, случайно заметил эту папку на комоде. Я взял ее и начал извиняться; а когда брал, стер ею пыль с комода. Пыли было немного. Дня за два в городе всегда наберется такой слой. Хозяйки приходят в ужас, а остальным на это наплевать.
Я вежливо распрощался с пани Ландовой и поставил на место постового. Потом медленно поплелся домой. Шел дождь. Я люблю ходить под дождем. На улицах меньше народу, и завеса дождя отделяет одного пешехода от другого, так что каждый может думать о своем. Папку с иллюстрациями я спрятал под пальто. Дома эту папку положил на столик и решил повнимательнее посмотреть содержимое. Испачканный пылью рисунок лежал сверху. Это был какой-то овчар. Он протягивал принцессе какую-то кружку, а у принцессы был унылый, глупый вид. Иллюстрации действительно были не очень удачные, но в данный момент меня не это интересовало. Меня интересовала пыль. Само собой, это была совсем обычная пыль, а, скажем, не золотая, но только если на комоде пыль, значит, в квартире и в ателье ее дня два никто не вытирал. Если ее не вытирали с комода, так не вытирали и с картин; значит, картину на стене сдвинул кто-то другой, потому что, когда я позавчера уходил, картина висела ровно.
Из чужих там в эти дни был Подгайский. Может быть, еще кто-то, но он — наверняка. Дядя-администратор живописью не интересуется. Может быть, он действительно ею не интересуется. Но его может интересовать что-то другое, иначе бы он не стал трогать картину. Он не мог задеть ее плечом, потому что она висит как раз над большим креслом, а случайно кресло никто не станет отодвигать.