Дмитрий только махнул рукой. На коне бы поехать, да кто же верхом к государю ездит. Это лишь боярам разрешено, да приближенным людям. Саше – человеку ХХI века – это казалось дикой несправедливостью, но Дмитрий считал ее богом данной ситуацией. Крестьянин пахал землю, подчинялся всем и за это был защищаем, они – дети боярские – боролись с врагом внешним – с теми же шведами, а иногда врагами внутренними – распоясавшими разбойниками. Подчинялись боярам и через них царю. Жили они лучше, чем крестьяне, но могли погибнуть в любом бою.
А выше всех были царь с думою и ближними боярами, которым богом было дано всех пестовать и руководить.
И в природе также. Ибо разве должен мизинец обижаться, что им командует рука, а рука, в свою очередь не должна обижаться, что над нею довлеет голова. Тоже философия, хотя и какая-то извращенная для гуманного ХХI века.
Так, рассуждая и опираясь на Никиту, Дмитрий кое-как добрел до царской ставки, расположенной невдалеке от лагеря дворянского ополчения. Окружали ставку гвардейские полки, охрана здесь была налажена более строго, хотя тоже очень по-русски.
Уже и прошедший перед ними их же товарищ предупредил гвардейцев о двух дворянах, шедших к царю и дал им подробную характеристику. Тем более, уже и в разговоре стало понятно, что это никакие они не лазутчики шведов, а природные русаки. Но все равно охрана не пропускала. Не положено!
Как водится, разлаялись вдрызг, да так, что на шум от царской ставки явился знакомый поручик, логично предположив, что это нужные люди. Принялся разбираться, дав на орехи и охране, и дворянам. Получив энергичное внушение со стороны командира, пусть и не прямого, но из числа своих, гвардейцы сдались. Но опять же не до конца, потребовав сдать все оружие, которое у них было, напирая на то, что перед царем надо быть обязательно безоружным. Вроде бы разумно.
Однако дворяне взвыли в два голоса, прекрасно зная, что потом выручить назад оружие будет невозможно. Точно для себя отберут.
Или, в крайнем случае, дадут плохонькие клинки и радуйся. А сабля у Дмитрия была хорошей, княжеской, вроде бы даже персидской работы, объясни потом князю Александру Никитичу, что не с пьяну потерял, а нехорошие люди посодействовали.
Поручик, поняв потайной смысл продолжающейся ссоры, быстро ее замял, пообещав охране, что оружие будет у дворян взято непосредственной царской охраной. А остальные не вашего умишка дело. Будете умничать, вообще без голов останетесь. Хотите, чтобы Петр Алексеич пришел? Придет! А потом сами будете страдать.
Спорить было больше не о чем, да и поручик начал, стоя на месте, изображать интенсивный бег. Царь требовал Дмитрия немедленно, а его задерживали.
Этот довод был признан решающим, связываться с самодержцем никто не хотел, и их отпустили в надежде, что дворяне получат хорошую взбучку и им не придется чувствовать себя обиженными.
Вопреки дошедшим до них слухам, Петр Алексеевич был в хорошем, или, по крайней мере, неплохом настроении. То ли уже отошел, то ли несколько стаканчиков вкусной гданьской водки ему помогли, но дворян он принял приветливо.
– И вам хорошего, – ответил он на приветствие и тут же велел принести табурет Дмитрию, поскольку нездоровье его было видно сразу. А раз уж за царя пострадал, сделать послабление!
По российскому дворцовому уставу сидеть в присутствии царя детям боярским было запрещено, но царь, побывавший в Европах и давно водивший знакомства с немцами, прежними церемониями пренебрегал. Дмитрий и Никита, по провинциальной молодости, а Саша по традиции ХХI века – тоже. И Дмитрий, не чинясь, сел.
– В немцах где был? – на ломаном немецком спросил Петр, одобрительно глядя на побритое лицо дворянина. По молодости он, впрочем, и в последующие годы, желал все сразу и много. Внешнее изменение русских особенно меняло их на западный манер. Может, поэтому люди не торопились меняться бородами. Даже Никита остался волосатым. Дмитрий же побрился и уже это настроило к нему царя благожелательно.
Дмитрий немного помедлил, решая, как обратиться: если мин херц, как на его всешутейском соборе, так еще обозлиться, наглых никто не любит. Петр любил по-простому обращаться только своих. А к не своим он был всемилостивым государем и избранником божьим.
Броситься в ноги на старомосковский манер, так сразу потеряешь всякое расположение. Хорошо известно, что царь не любил всего прошлого. Даже то, что шло ему на пользу. Выбрал нечто среднее.
– Извини, государь, – так же на ломаном немецком ответил он, – нигде не был. А вот с немцами за чаркой долгие вечера просиживал, черпая иноземную мудрость и знания.
Теперь помедлил царь. То, что Дмитрий за границей не был, сильно его уронило в глазах царя. А вот то, что добровольно общался с чужеземцами и не оттолкнул, а, наоборот, искал его и принимал, обрадовало Петра. Сам так же знакомился с немцами на Кукуе.
Насколько Дмитрий знал, таких, как он, тянувшихся к чужеземному знанию, на Руси было еще мало. Дворяне в начале XVIII века, как могли, отбивались от учения, которое почти все было чужеземное. Это только в конце столетия, при Екатерине II, благородные поумнеют, начнут считать, что обучение – это прерогатива исключительно дворянская. Так что Дмитрий царю человек был не чужой хотя бы морально.
– Вот что, майн либе, – дружески обратился он к Дмитрию, – спорят тут со мной всякие бояре, говорят, что уходить надо от моря, нам и без моря хорошо. Земли, дескать, и так много.
Петр хитро сощурил глаза, явно прощупывая настроения пришедших к нему детей боярских.
Ведь такие настроения были широко распространены и среди дворян. Оторванные от своих хозяйств, находясь в голоде и холоде, они, как один, выступали за уход в Подмосковье. Царя такие настроения злили. Опасаясь, что Никита простодушно поддержит эту сокровенную для дворян мысль, Дмитрий горячо сказал на немецком, забивая ему рот:
– Неправильная эта мысль, ясновельможный государь, нехорошая. Настоящее государство, мощное, сильное, не может быть без моря. Большой порт – вот что нам сейчас надо. И тогда мы окрепнем.
– Домой бы нам, чего здесь забыли, – уже по-русски добавил Никита, не понимая сказанное товарищем.
Петр захохотал. После слов Дмитрия добавка Никиты выглядела совсем по-детски. Сердиться на него он уже не мог.
– Эй, кто там, – позвал он. Появился парень в одной рубашке и простых штанах, видимо слуга.
– Вот что Мишка, – сказал Петр, – отведи дворянина, – кивнул он на Никиту, – поснедать. Да чарку не забудь налить. И пусть ждет. И нам принеси закуски и пития.
Он самолично налил из стеклянного иноземного сосуда, к которому никак не подходило плебейское название бутылка, остатки водки в стаканчики, а точнее сказать, в большие рюмки и поднял свою.
– За большой русский порт на Балтике, дворянин!
– За порт, государь. Пусть он будет большим, сильным и богатым.
Водка была куда лучше разбавленного технического спирта, но градусом слабее. Дмитрий решил поерничать и закусывать не стал, только перекрестил рот.
Петр подозрительно спросил:
– Ты что не закусываешь? Али брезгуешь, отравы ищешь?
Тон сразу стал ниже, резче и холоднее.
– Закуска градус крадет, – беспечно вспомнил студенческий фольклор Дмитрий и добавил, – да и не закусывают россияне после первой.
Петр был навеселе и рассмешить его было не трудно.
– Ха-ха-ха! – взорвался он, – болтун ты парень. Так и чешешь. Впрочем, пей, как хочешь, сотоварищ у тебя есть, утащит. Но пить ты будешь наравне со мной.
Другой слуга, не Мишка, поставил бутыль с водкой и две тарелки с копченостями и с солеными грибочками. Дмитрий смачно сглотнул.
– Что, дворяне, кормят вас не очень? – сурово спросил царь.
– Не очень, государь, – согласился Дмитрий и, понимая, что разговор для царя неприятный, добавил: – вот мне знакомые немцы сказывали, что есть такой иноземный овощ – картоха и будто бы она очень сытна и хорошо идет со всякими солеными закусками?