Одним из первых произведений, показывающих путь к Октябрю немецких колоний (на материале Юга Украины), стала художественно-публицистическая повесть Г.Люфта "Искры Октября".
"Два имени боролись за право вести трудящийся люд: месяцами рекламируемое, пустое, кометное имя бросающего взгляды влево и вправо Керенского — жалкой карикатуры революции; у него решительно оспаривало право руководить пролетариатом доселе нами тщательно укрываемое, зажигательное, планетарное имя — Ленин. Керенский тускнел, сходил на нет и стал дергунчиком буржуазии. В нас всё больше рос Ленин — как лозунг и оружие"[3], - пишет в этом произведении автор.
И еще фрагмент:
"Победа — бедных. Тут же, ночью, избирается революционный Совет. Как его избирать? Никто не знает его структуры, никто не знает его программы. А, ерунда: просто избирают Совет рабочих, крестьян и солдат (большевиков). "Совет" — "большевики". Каким всё же дивным получился тогда этот сплав Совета и партии, каким верным и работоспособным! И разве нужна была еще специальная ячейка, чтобы вдохновлять нас на борьбу и на труд?"[4]
Такими искрами революционной убежденности брызжет это необычное произведение.
Советская немецкая литература двадцатых годов очень чутко реагировала на процессы, происходившие в русской литературе. Активно переводится на немецкий язык революционная поэзия. Кумиром для многих поэтов становится Маяковский. Большое значение имеет личный контакт советских немецких писателей и поэтов с русскими писателями и поэтами. Есть на кого равняться, есть с кого брать пример. Это помогает взломать национальную замкнутость дореволюционной колонистской литературы, расширить ее кругозор, проникнуться более масштабными идеями.
Вместе с тем советская немецкая литература переняла и яростный раскол среди писателей того времени, изматывающую групповщину с подменой художественных критериев политическими обвинениями. Определяющую роль в оценке творчества писателя начинает играть, как правило, его социальное происхождение. Драматизм процесса становления усиливается тем, что большинство писателей, точнее, литераторов, были тогда весьма молодыми, многие из них — начинающими, с еще не израсходованной "энергией заблуждения" (Л.Толстой). Позже, в тридцатые годы, трагичные для всей советской литературы, ситуация в советской немецкой литературе дополнялась мрачным оттенком обвинений в "проповеди фашистской идеологии" (достаточным поводом для которых было выражение своей любви к родному языку) со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В начале тридцатых годов, в преддверии I съезда советских писателей, были предприняты, вслед за всей советской литературой, попытки консолидации литературы. В декабре 1933 года состоялась конференция немецких писателей Украины в Харькове, в феврале следующего года — конференция немецких писателей Поволжья в Энгельсе, а в марте 1934 года в Москве прошла Первая Всесоюзная конференция советских немецких писателей, в которой активное участие приняли и писатели-эмигранты из Германии и Австрии и на которой многие писатели впервые увидели друг друга в лицо.
Четыре советских немецких писателя — Франц Бах, Герхард Завацкий, Андреас Закс и Готлиб Фихтнер — были делегатами I съезда советских писателей в 1934 году.
В тридцатые годы определенное влияние на советскую немецкую литературу оказали писатели-эмигранты, бежавшие из Германии и Австрии от фашизма в Советский Союз. Такие известные писатели как Иоганнес Бехер, Вилли Бредель, Эрих Вайнерт, Гуго Гупперт, Фридрих Вольф активно участвовали в литературном процессе, в работе писательских конференций, высказывали свои оценки произведениям советских немецких писателей, помогали им своими советами и опытом. Ряд эмигрантов надолго или навсегда связали свою судьбу с советской немецкой литературой, войдя в нее как полноправные ее представители (Зепп Эстеррайхер, Франц Лешницер, Эрнст Фабри, Рудольф Жакмьен, Гильда Анценгрубер)[5].
Уже в двадцатые годы в советской немецкой литературе начинает со всё большей силой проявляться ее существенная особенность: то, что она развивается, впитывая в себя активно и непосредственно опыт и достижения немецкой классической литературы, русской классики и многонациональной советской литературы. Уникальная, не имеющая аналога в других литературах страны, возможность пользоваться таким мощным тройным источником обусловлена тем, что советские немецкие писатели и поэты в большинстве своем свободно владеют, помимо родного диалекта, немецким литературным языком и русским языком, а нередко еще и каким-либо языком народов СССР. Можно только предполагать, какого расцвета на такой базе могла бы достичь литература советских немцев — во всяком случае, яркий ее всплеск начала тридцатых годов позволял, затаив дыхание, провидеть его к пятидесятым-шестидесятым годам. Однако этого не случилось. Вторая половина тридцатых годов унесла с собой всех немецких писателей Украины и большинство, причем наиболее талантливых — на Волге…
3
Georg Luft. Oktoberfunken. In: "Anthologie der sowjetdeutschen Literatur; B. 1. Alma-Ata, "Kasachstan", 1981, S. 160.
5
Siehe: Woldemar Ekkert. Die Literatur der Rußlanddeutschen bis 1917 und der Sowjetdeutschen von 1917 bis 1957. In: "Anthologie der sowjetdeutschen Literatur", B. 1. Alma-Ata, "Kasachstan", 1981, S. 37.