Чертова сука! Даже здесь достает?! Должны же быть пределы и ее способностям! Это же… Я оттолкнул прочь все мысли и зажмурился. Вжался лицом в листву и изо всех сил втянул воздух. Полную грудь воздуха, наполненного запахами тления. Листвы, земли…
Только на этот раз холодное касание в голове никуда не ушло. Холодок в голове лишь усилился.
Я цеплялся за запахи, а холодной ветерок окутывал меня все плотнее. Ледяные пальчики сомкнулись, ощупывая. Пытаясь различить мои желания, мои мысли, мои воспоминания… Пытаясь понять, что я такое.
Только не было у меня никаких мыслей. Я оттолкнул их все прочь. Все побуждения, все ощущения, даже прелый запах разложения. Все стало далеким и слабым… Я проваливался в темноту сна без сновидений, где ничего этого нет…
Ледяные пальчики дернулись следом.
Потекли за мной ледяными струйками, пытаясь зацепиться за меня, раскрыть, как половинки ореха…
Только слишком слабы они были. Слишком далеко была их хозяйка и…
Ледяные пальчики вцепились в мою мысль — и я тут же оттолкнул ее прочь. Нырнул еще глубже в темноту без мыслей и ощущений, прочь от этих студеных струек, заползших в мою голову.
Струйки стали липкими, сплелись в Паутинку, гуляли бреднем туда‑сюда, пытаясь зацепиться за что‑то. Подслушать. Сообразить, что же я такое… Ледяные пальчики попытались сомкнуться на мне, вытащить меня обратно — заставить чего‑то захотеть, что‑то сообразить, что‑нибудь вспомнить…
Но я забился на самое дно, даже эти ледяные касания едва чувствовал. Холодные струйки проходили надо мной, не в состоянии достать по‑настоящему.
И к ледяным струйкам примешалось что‑то еще. Раздражение. Призрачное и далекое. Не мое. Тень ее мыслей…
Пальчики попытались сомкнуться сильнее, но снова прошли мимо. Слишком слабые. Слишком далеко их владелица…
Раздражение стало сильнее. Повеяло усталостью — не моей, ее усталостью. Обрушились обрывки образов: лица, дома… Дорога, вечный городской шум, пропахший гарью и бензином… Длинный день, полный хлопот, сомнений и споров — неудачных споров! — и раздражения, копившегося все эти часы, когда надо было сдерживаться, и вот теперь, когда, казалось бы, приехала домой, вдруг нет Харона, и еще это непонятно что, застывшее на самом краю чувств. И еще больше раздражающее тем, что не получается сообразить, что это такое… А ведь мазнула же по нему страхом минуту назад. Кто бы это ни был, должен был убежать прочь! Но еще лежит… Лежит и никуда не убегает, хотя мазнула же по нему страхом и была уверена, что этого хватит с лихвой… Что же? Теперь даже зверя отвадить не в состоянии с первого раза?
Раздражение превратилось в злость, ожесточилось ледяными баграми…
Я бежал, ветви хлестали меня по лицу и рукам. Теперь вокруг были не дубы, а какие‑то осиновые кусты, березовая поросль. Я задыхался, с хрипом втягивал воздух в пересохшее горло, но бежал, бежал, бежал дальше.
Прочь! Это плохое место. Очень плохое! Прочь!
Я продрался сквозь кусты на опушке, сбежал по голому глинистому пригорку — и тут под ногу мне что‑то попало. Я рухнул.
Попытался вскочить. Подняться на ноги не было сил — я задыхался, легкие горели, а сердце молотило в грудь, в уши, в глаза, заставляя вздрагивать весь мир вокруг, но и задержаться здесь я не мог, даже на миг. Сил хватило, чтобы подняться на четвереньки. Так и понесся дальше, на коленях и ладонях…
Оперся на правую руку, потом на левую…
Запястье опалило болью, игла проткнула руку до самого локтя, отдалась вспышкой в глазах. Я взвыл и повалился на правый бок, высвобождая левую руку. Волна боли ходила туда‑сюда от локтя до запястья. Туда‑сюда, туда‑сюда… Я замер, боясь шевельнуться и вызвать новый прилив боли.
Но хотя бы в голове прояснилось.
Теперь я мог уже что‑то соображать, теперь я был человек, а не просто кусок мяса, полный страха и паники, забывший обо всем, способный лишь слепо нестись по лесу.
Плохое место… Надо встать — и бежать дальше… Это плохое место!
Чертова сука! На этот раз она врезала мне от души и, кажется, зацепила всерьез.
Из памяти будто вырезали кусок. Я помнил, как накатила эта дикая паника, а потом?..
Сколько я ломился через лес очумелым кабаном? Минуту? Десять? Час?
Слава богам, что я успел отползти подальше. И успел открыться до предела — так, что, кажется, и во второй раз она приняла меня за зверя, как ни вглядывалась.
Прочь! Это плохое место!
Принять‑то приняла, да только из‑за этого и я принял удар как животное. Открытое и глупое животное. Теперь — напуганное до предела.