Дорога умерла. Осталась лишь едва приметная колея, ныряющая то вправо, то влево, огибая очередной холмик.
Наконец‑то я различил огоньки, прыгающие за невидимыми прутьями кустов. На первом этаже горит свет. Я выбрался к дому, приткнул «козленка» на крошечной полянке перед крыльцом и заглушил мотор.
Посидел, слушая музыку. Надо было выключать, но я никак не мог оторваться от мелодии — такой совершенной, так чудно переливающейся из одной сладости в другую…
Или побаиваешься того, что придется сделать?
Может быть.
Но и мелодию дослушать хотелось…
Потом развернулся к соседнему креслу, подтянул к себе большой бумажный пакет с продуктами, обнял его правой рукой и очень осторожно вместил в объятия левой. Рука тут же отозвалась тупой болью. Осторожнее надо будет…
Поворачиваясь всем корпусом, чтобы левая рука работала с плечом как неподвижное целое, осторожно выбрался из машины, захлопнул дверцу и взошел на крыльцо.
В левой руке разгоралась боль, но держать пакет надо ей. Правая мне еще понадобится.
Я встал под массивной металлической дверью, резко выбивавшейся из облика всего домика — такого старенького и заброшенного с виду, — и позвонил.
Ждать пришлось минуты две.
Сначала в окне сбоку, за горизонтальными полосками жалюзи, в светлых линиях мелькнула тень. Через несколько секунд громко щелкнул замок. Я потянул на себя тяжелую металлическую дверь и вошел.
— А, Владик…
На миг я увидел его улыбку, но она тут же спряталась жестких складках его лица.
Старик… У него всего один клок седых волос на левом виске, а остальные черные, как смоль. На самом деле ему пятьдесят один, а в силе рукопожатия он даст фору любому из нас. Да и не только в телесной силе — он куда опытнее любого из нас. Старик давил этих чертовых сук, когда я еще с горшка под стол бегал.
Давил их умело и много. До тех пор, пока не потерял обе ноги и левую руку.
— Вот, к чаю попить привез… — начал я.
Голубые глаза старика буравили меня, и я знал, что он прекрасно читает все мои мысли.
— Ага, к чаю… Знаем мы ваш чай. Нет чтоб хоть раз в год просто так старика навестить. Куда там!
Он раздраженно хлопнул правой рукой и протезом левой по колесам кресла, от души дернул ободы. Развернул кресло и покатил по коридору обратно. Пробурчал, не оглядываясь:
— Ты так совсем мою девочку ухайдакаешь, Крамер… Который уже раз за месяц?
Я ничего не ответил. Просто прикрыл дверь и пошел следом.
Нам сегодня предстоит серьезный разговор, но не сейчас. Старик может брюзжать, может злиться, но он человек дела. И поэтому…
— Продукты пока разгрузи, — скомандовал Старик и повернул влево.
Туда, где когда‑то была другая квартира, пока Старик не объединил весь первый этаж в одну. Он покатил в дальний конец дома, а я прошел на кухню и стал разгружать пакеты.
Потом пошел в гостиную, но не удержался, заглянул в кабинет. Как всегда, здесь пахло книгами, а на столе — огромном, как бильярдный, письменном столе в четверть комнаты — кавардак из исписанных листов бумаги, раскрытых книг вверх и вниз разворотами, чтобы не перелистывались и не захлопывались, томов побольше и огроменных томищ.
Поверх всего — одна из их книг. Издали разворот, если не всматриваться, похож на обрывки жирной паучьей сети. Ближе к краю стола разложен еще какой‑то старинный фолиант…
Здесь вообще много книг. И современных — самых разных, от медицинских словарей до лингвистических пособий, и старых. Три стены в книжных полках, и все забиты книгами. Самые старые собраны в углу слева от окна — там, где их никогда не настигнет прямой солнечный свет.
Здесь у Старика есть все, о чем только может мечтать библиофил‑старьевщик, и даже больше. Особенно много трактатов по черной магии, в основном пражских изданий. Впрочем, не уверен, что от этих пыльных старинных фолиантов есть какая‑то польза.
Но имеются и стоящие вещи. На средних полках, куда старику удобнее всего дотягиваться, сидя на кресле‑каталке. Здесь настоящие черные псалтыри. Всего на двух полках. Не так много, как мне хотелось бы. Каждый черный псалтырь, вставший на эти полки, это теплое напоминание о том, что еще одна из этих чертовых сук — из действительно опасных чертовых сук! — больше никогда не будет приносить жертвы под винторогой мордой.
Были и вовсе уникальные — вроде «Malleus Maleficarum».