Всего одна крыса отвлекала ее, но я уверенно держал ее удары. Это было нелегко, но все‑таки я блокировал все ее попытки залезть в меня туда, куда я не хотел ее пускать.
Никто из наших в мои годы — ни Виктор, ни Гош, а уж новенький и подавно — такого не мог. Есть повод для гордости. Но…
Ведь никто из них и с той сукой не сталкивался. Никто из них не убивал ее волка, который всплывет через несколько дней, и тогда она поймет, что не просто так ее песик пропал, не убежал он по зову крови, о нет. И начнет искать того, кто это сделал…
Старик, может быть, сталкивался с такими. Только все это осталось далеко в прошлом, и сейчас‑то он мне ничем не поможет. Он не в состоянии отправиться в гости к той суке. Как он будет скакать по лесу вокруг дома — с его‑то одной правой рукой из всех четырех конечностей?
А это значит, что я должен рассчитывать только на себя. И даже одна крыса, отвлекающая дьяволицу, — это много. Слишком много. Больше, чем я могу себе позволить, если хочу на что‑то надеяться там.
Там ту суку никакие крысы отвлекать не будут.
А скорее всего, она сама найдет меня. Здесь, в городе, когда я меньше всего буду готов. Найдет, чтобы отомстить за своего волка…
И кто мне тогда поможет? Кто мне поможет, кроме меня самого?
Одна крыса…
Что изменится, если убрать и последнюю? Если остаться с дьяволицей один на один?
Давление станет сильнее. Но насколько?
Сейчас она куда злее, чем была вначале, а она уже тогда чуть не разделала меня под орех!
Но ведь и я разогрелся. Вспомнил все нюансы ее атак, которые забываешь, даже на день лишившись практики… Ее жернова станут давить чуть сильнее, но я это выдержу.
Должен выдержать. Если хочу, чтобы у меня был хотя бы один шанс, когда за меня примется та чертова сука.
Но я еще ни разу не пробовал остаться с дьяволицей один на один…
Всегда рядом был кто‑то, кто отвлекал ее. Сначала кто‑то из наших, Виктор или Гош, потом крысы.
А если лишь она и я?
Она почувствовала, о чем я думаю. Не сами мысли, а их отголоски, прорастающие эмоциями… Что‑то она поймала. За ее яростью я почувствовал презрение и насмешку над трусом, который сам, в одиночку, ни на что не способен. Маленький жалкий трус. Умудряется отсидеться даже за крысиными спинками…
Я поставил барабан третьей крысы на стопор. Теперь не размотается, сколько бы она ни рвалась. Как и две других, мечущихся по клетке на поводках слишком коротких, чтобы они могли выскочить. А четвертая…
Вот она в очередной раз взлетела на стол, жернова чуть ослабли, крысиный писк — и жернова навалились с новой силой. Давили все сильнее, сильнее…
Я взялся за крайний барабанчик. Начал медленно крутить его, выбирая последний поводок. Очень медленно. В любой момент готовый выпустить поводок обратно.
Крыса прыгнула к столу, но натянувшийся поводок бросил ее на пол.
На этот раз тяжесть в голове не ослабла. Сука терзала мою защиту, вновь целиком сосредоточившись на мне. Только на мне.
Как тогда, вначале. Только теперь все было иначе. Я держался.
Теперь, вспомнив все мелочи, все маленькие хитрости, все ее ухватки, я сделал защиту крепкой, как стена. Ледяные порывы налетали на меня, расшатывали защиту по камешку, но я успевал подправить. Суке не хватало сил, чтобы пробиться.
Накатила злая радость — все‑таки смог! смог! но я тут же подавил ее, убрал. Нельзя расслабляться и терять контроль над собой. Пока все хорошо, но…
Уже не было хорошо. Что‑то было не так.
Я не сразу понял, что же, — мои мысли запаздывали, спотыкались, отставали от ритма ее ударов…
Не понять, почему, но обдумывать сейчас не время! Если она пробьется через мою защиту и подомнет меня, подомнет сейчас, сама не своя от ярости… Она не просто подчинит меня. Она не ограничится тем, чтобы заставить меня что‑то сделать, — она сама не знает, что хочет сделать! Ярость душит ее. Ярость. Если доберется до меня, она просто раздавит меня. Мою волю, мою душу, все. Сделает из меня пускающего слюни идиота, который даже ходить не умеет.
Я отпустил барабан, давая поводку размотаться. Разматывайся! Лети! Кусай!
Но шишечки барабана все еще жались к моим пальцам, не давая барабану крутиться. Пальцы не слушались. Я чувствовал руку, но не мог ею пошевельнуть. Пальцы застыли на барабане, стискивая его. А потом я почувствовал, как они напряглись и стали подкручивать барабан, убирая поводок еще больше.