— Ну нельзя нам туда лезть! — не выдержал Старик. — Нельзя! Как ты этого не поймешь!
Я поставил заварочный чайник, стал разливать кипяток. Старик всегда делает чай по старинке: крепкую заварку и кипяток отдельно, вместо того чтобы сразу делать чай.
— Думаешь, мне это нравится? — говорил Старик. — Думаешь, мне не хочется извести их всех до одной?
Я молчал. Я не собираюсь ему помогать уговаривать меня, а главное — себя. Нет, не собираюсь.
— Да пойми же ты… Нам просто повезло. Просто повезло, понимаешь? Здесь же глушь. Кому интересно тут жить? Вот у нас и водилась всякая мелочь. Мы смогли эту мелочь зачистить. Но лишь потому, что это была мелочь! Неорганизованная. Ее мы завалили. И в городе, и в округе. Но дальше… В крупных городах все совсем иначе. Там они держат масть, понимаешь?
Я упрямо молчал.
Старик в сердцах махнул на меня:
— А‑а!.. Ну как тебе еще объяснить, упертому… Это здесь мы их зачищаем. А там они нас будут зачищать! Думаешь. Руслан или Пятиглазый хуже тебя были? Нельзя нам туда соваться! Нельзя эту муравьиную кучу ворошить!
Я опустил глаза:
— Тогда она меня доста…
— Ты меня не слушаешь! — Старик врезал ладонью по подлокотнику. — Хватит в облаках витать!
Он запыхтел, как паровоз, еле сдерживаясь. Потом буркнул:
— Покажи руку…
Я осторожно задрал рукав.
— Да… Хороший песик. Был… Не начинай! — Старик метнул на меня взгляд, останавливая. — Лучше скажи, вот тут боль…
— Сш‑ш!
— Угу… А вот тут?
Я стиснул зубы, чтобы не взвыть.
— Ясненько… Ну что. Лучевая кость цела, локтевая цела. Уносите.
— У нее мальчишка, — сказал я.
— У них у всех мальчишки, — тут же отозвался Старик. Был готов. — Вот когда встретишь такую, которая таскает на алтарь девчонок, вот тогда другой разговор.
Вместо ответа я поднялся и — совершенно невзначай, ясное дело — побрел в кабинет.
— Крамер?..
Я услышал, как скрипнули колеса. Старик развернулся, но не поехал за мной.
Но я не оглядывался. Добрел до кабинета, в угол, куда солнечный свет не падает никогда.
— Я с кем разговариваю, зараза конопатая?! Ну‑ка вернись и сядь!
— У нее книжка есть… — тихонько отозвался я. Ненавязчиво так.
— У них у сильных у всех по книжке в алтаре. И книжек этих всего две разновидности. Либо для паучихи, либо для жабы. У тебя, говоришь, паучиха была… Тебе паучихин псалтырь нужен? Могу подарить. Вон их целая полка для паучих. Различия кое‑какие есть, но все больше по мелочам. В главном все одно и то же. Нужна книжка? Выбирай любую.
Я повел пальцем по стеклу, будто бы выискивая среди корешков за стеклом нужный.
— Выбрал? А теперь иди сюда, — позвал Старик.
— Здесь такой нет.
— Да сядь, когда с тобой гово… — Старик осекся. А когда заговорил, был он уже в дверях кабинета и говорил совершенно другим тоном: — Что? Как ты сказал?..
Это был третий Старик. Старик‑Навостривший‑Уши. Кто бы мог подумать, что в этом плечистом великане, который когда‑то был металлургом, вдруг проснется такая любовь к старинным фолиантам?
Впрочем, это ведь особенные фолианты…
— Какая книжка, ты говоришь? — Голос Старика стал мягким‑мягким, почти заискивающим.
— Да так, раскладушка какая‑то старинная, потертая вся…
— Какая книжка?! — Старик снова набрал обороты. Заскрипели колеса. Он подкатился ко мне. — Не тяни кота за яйца, сволочь конопатая! Какая книжка?
— Да я же в этих рунах ни черта не понимаю… А обложки такой здесь даже близко нет… — сказал я с самым невинным видом. Даже плечами пожал для убедительности.
— Ах ты, зараза рыжая…
Старик дернулся ко мне, выбросив руку, но я ждал этого и увернулся. Легко отскочил в сторону.
Но Старик за мной не погнался.
— Крамер!
Я перестал придуриваться. Все, теперь можно.
Когда Старик зовет меня по фамилии — это серьезно. Значит, заглотил наживку.
С какого‑то момента эти книги стали для него большим, чем просто старая рухлядь. Много больше. Иногда мне даже кажется, что теперь они значат для него больше, чем я, Виктор или Гош. Больше, чем все мы вместе взятые.
Но не мне его осуждать. У меня есть руки, у меня есть ноги. У меня есть молодость и здоровье. Я не прикован навечно к инвалидному креслу, не заперт в одном доме с сумасшедшей паучихой…
— У нее особенная обложка, — сказал я.
— Что за особенная?
— Ну… — Я повернулся к полкам. — Похожа на эта, но…