Гош стоял над ним на четвереньках, тяжело отдуваясь. Поднял голову, мутно глянул на меня, развернулся и также на четвереньках, едва переставляя руки и ноги, двинулся назад.
Виктор лежал тут же, навалившись на ноги кавказца. Гош перевернул его на спину, и Виктор зашипел сквозь зубы.
— Извини, — пробормотал Гош, взял его за воротник и потащил к стене.
Я прошел к дверям, нащупал выключатель. Вспыхнул свет.
Гош привалил Виктора спиной к стене и стал расстегивать жилет и рубашку. Виктор взвыл сквозь зубы. И было отчего. У кавказца‑то патроны были не холостые. Слава богам, что заряд только задел нашего пижона, кажется. Живот, по крайней мере, цел. Правда, весь правый бок и рука…
Виктор завыл, когда Гош стал сдирать рукав, отдирать рубашку от бока. Стараясь не глядеть туда, я достал фляжку с коньяком, открыл и приложил к губам Виктора. Он вцепился в нее целой рукой, опрокинул, и его кадык жадно запрыгал.
— Не все, — сказал Гош и отобрал фляжку. Нюхнул из горлышка и, кажется, остался доволен. Кивнул сам себе и щедро плеснул остатками на оголенный бок.
Виктор взвыл в полный голос, врезал по фляжке, та с жестяным грохотом покатилась по паркету, — да только она и так уже была пуста.
— Тихо, тихо… — бормотал Гош.
На меня вдруг навалилось отупение.
Не знаю, сколько это все длилось — с того момента, как мы почувствовали ее первое касание, и до тех пор, как хрустнули позвонки кавказца. Разум говорил, что пара минут. Ну, три. Пять от силы.
Только тело было тяжелое‑тяжелое, а в голове было ватно, мутно. Едва волоча ноги, я добрался до фляжки, поднял ее, не очень‑то понимая, зачем это делаю — неужели нет дел поважнее? Надо чем‑то помочь Гошу, принести ему что‑то, наверно, чтобы Виктора… Но мысли путались. Глаз зацепился за фляжку, и я подобрал ее. Мое. Надо подобрать.
Повертел ее в руках, с трудом соображая, что с ней надо делать теперь — надо сунуть в карман, вот что. Но что‑то с фляжкой было не так.
Наверно, с минуту я вертел ее в руках, прежде чем понял, что надо закрыть крышку. Вот так, да. Теперь с фляжкой все в порядке, и она удобно войдет в карман…
Я шагнул к стене, привалился спиной и сполз на пол Совершенно без сил.
Господи, как же эта сука измотала‑то меня, оказывается. Сломать не сломала, но пока ломала мою защиту много чего покорежила, похоже. До гипоталамуса добралась или еще глубже что‑то задела. Не знаю, где именно, но сбила она все настройки моего организма. Тело было неподъемное и чужое…
Зато впервые за последние дни я чувствовал легкость на душе. Полную. Совершенную. Абсолютную!
Где‑то на донышке все еще гуляло предостережение: это плохое место, очень плохое. Эхо самого первого удара чертовой суки…
Но сама сука уже никогда и никому не сделает ничего плохого. Мне в том числе. И если раньше я уговаривал себя в этом, мог лишь хотеть этого, то теперь я это знаю, абсолютно точно. И где‑то в подсознании, где раньше гуляло это предательское эхо, подтачивая меня изнутри, теперь дул ровный теплый ветер, выдувая из меня чувство страха. Лодочка пережила шторм, расправила паруса и набирает ход на ровном попутном ветре. Потрепало здорово, но худшее уже позади, и трудяга‑подсознание уже правит снасти и наводит порядок в трюме. Что нас не убивает, делает нас сильнее.
Я оказался сильнее ее. И, надеюсь, не только ее… Уверен в этом!
Я заметил, что Гош озабоченно покосился на меня. С трудом заставил себя мотнуть головой — не бери в голову, все в порядке. Паучиха не жаба. Пусть не сразу, но нервы успокоятся и тело придет в норму. Должно.
— Крамер…
Я повернул голову. Виктор подмигнул мне.
— Здорово ты ее, Храмовник, — хмыкнул он и тут же сморщился от боли. — А ты, оказывается, не такой уж щенок, Крамер.
Я удивленно глядел на него.
— Девушка в самом деле ничего себе попалась, — говорил Виктор. — До сих пор не верится, как ты ее там, внизу, в упор смог удержать. Она меня тут‑то чуть по стенке не размазала, до сих пор все в голове плывет…
— Больше в городе сиди.
Виктор вздохнул. Печально покивал:
— Ага… Клыки отросли, а лапы‑то еще косолапят… Если ты не понял, Храмовник, мы сейчас прошли по самому краешку. По самому‑самому. В следующий раз все может быть совсем иначе.
Я дернул плечом. Слышал уже это все, и не один раз. Надоели эти трусливые отговорки…
Виктор разочарованно покачал головой. Поглядел в сторону.
Я тоже. С лестницы послышались шаги — тяжелые. Не усталые, не грузные, а именно тяжелые, далекий грохот подступающей грозы… Шатун шел ощерившись, на скулах пятна румянца. Выставив руку. На длинной ладони с жилистыми пальцами — та «снежинка» с тремя гильзами и двумя патронами.