Жизнь не кончается сегодняшней ночью. Для меня не кончается. Мне еще придется сталкиваться с этими чертовыми суками, с холодным ветром в голове, с цепкими и Рвущими на части ледяными щупальцами…
Давление вдруг пропало.
Ее пальцы бессильно сползли по щекам, руки упали вниз. Она засмеялась сквозь зубы. Сначала едва‑едва, а потом захохотала, закинув голову, обреченно, не скрывая отчаяния. Смеялась над собственным бессилием. Потом, не переставая смеяться, уронила голову на грудь…
Я остановился над ней.
Она медленно подняла лицо.
Очень серьезное. Ни злости, ни презрения. Лишь холодная отрешенность.
— Хорошо, делай свое дело. Только, ради всего, что тебе дорого, сделай это быстро. Там, на алтаре, лежит нож.
Она наклонила голову вбок, откинула назад волосы, обнажив шею. Жилка пульсировала под кожей.
Я усмехнулся:
— Вы меня с кем‑то путаете, сударыня. Я вовсе не святоша. Не рыцарь и не джентльмен. Я — охотник. И от лишней удавки для твари вроде тебя никогда не откажусь.
Она медленно‑медленно подняла голову. В голове потянуло холодком. Она не давила — просто шла, куда ее пускали.
Я пускал ее к тому, что сейчас будет.
На миг я встретился глазами с ее правым глазом — и ее лицо исказилось. Может быть, там было презрение. Может быть, отвращение. Может быть, отчаяние…
Не знаю. Ее кулак выстрелил в меня сильно и резко. Но я ждал чего‑то такого. Дернулся в сторону, защищаясь рукой, и кулак не ударил меня в пах, как она целила. Только я забыл, что левая рука у меня сейчас не в лучшей форме…
Кажется, я взвыл от боли — не знаю. Боль в руке ослепила меня.
А она уже вскочила на ноги и навалилась на алтарь, пытаясь дотянуться до ножа. И дотянулась бы, если бы не сотрясение мозга. Ее шатнуло в сторону, рука с длинными ногтями, сейчас черно‑бурыми от засохшей под ними крови мальчишки, царапнула пластину в десяти сантиметрах oт ручки ножа.
Стискивая зубы, чтобы не выть от боли в левой руке, я шагнул за ней следом, навалился на нее, не давая двинуться, а правой рукой схватил за волосы. Намотал их на руку до предела, до скрипа, не давая ей даже шевельнуть головой.
— Сволочь!.. — взвизгнула она.
Вцепилась в мою руку, всаживая ногти, но мою кисть защищали ее же волосы, а запястье под толстой кожей плаща. Даже Харону она была не по зубам, а тут всего лишь какие‑то жалкие ногти.
Она попыталась упереться ногами, но каменные плиты были ровные и гладкие. Я легко тащил ее. Прочь от света, от сотен пылающих свечей, окруживших алтарь и козлиную морду. Мимо первой колонны и левее. Туда, где, как я помнил, в полу крышка погреба.
Она рычала, пыталась вырваться, но не могла даже отодрать мою руку от своих волос. Я повалил ее лицом на пол, придавил коленом в спину. Отпустил ее голову, но поймал руку и вывернул. Левой рукой уже вытащил моток лески. Накинул ей на руку петлей, потом скрутил вторую руку. Прижал их, запястьями к локтям. Еще одна петля лески…
Старательно стянул ее руки леской. От кистей до локтей. Будто невидимая муфта за спиной, не выпускающая руки. Подтягивай ноги под себя, не подтягивай, а вывернуть руки так, чтобы они оказались впереди, невозможно.
— Нет… Не надо… Нет… Прошу тебя…
Она побывала там, куда я пустил ее. Она увидела, что я хотел ей показать. Она знала, что ей предстоит.
Лягнула меня ногами, но я легко уклонился. Откинул крышку погреба, схватил ее за волосы и потащил вниз. Грубо, но аккуратно. Не для того я ей связывал руки, чтобы сейчас случайно размозжить ей голову о каменную кладку или уронить с лестницы. О нет…
Она отвадила от этих мест всех, кто мог мыслить. Людей, животных, птиц… С ней были лишь двое ее слуг да прирученный волк. Но и их здесь больше нет. Она здесь одна. Она может кричать, может выстреливать своими ледяными щупальцами так далеко, как только сможет, но ее никто не услышит, она никого не зацепит.
Она будет одна, со связанными руками, в каменном мешке. До конца своей жизни. Несколько мучительных дней, пока жажда будет медленно убивать ее…
— Нет, не надо… Прошу, нет…
Да, сука. Да.
Мне нужно воспоминание этого.
Слишком много я ношу в себе того, чего никогда не хочу вспоминать, — предательская червоточина во мне. И любая чертова сука, если сможет, изо всех сил ткнет туда своим ледяным пальчиком, бередя рану, заставляя проваливаться в застарелый страх.
Когда пропускаешь такой удар, остается только одно спасение. Убежать от памяти нельзя, но можно соскользнуть — не совсем туда, куда хочет скинуть чертова сука. Можно повернуть туда, где ее обдаст страхом. Где она сама дрогнет, невольно дернувшись прочь…