– Это бросается в глаза, не так ли? – Он откинулся на спинку дивана. – Наверное, это из-за того телефонного звонка, когда тебе сообщили о болезни деда.
– У него обычная простуда. Ничего особенного.
– Надеюсь, что так. Но тебе надо примириться с фактом, дорогая, старик не может жить вечно. Нет, нет, не отворачивайся, посмотри-ка на меня. – Он подкрепил свои слова жестом ласковым и в то же время твердым – взял ее за подбородок и повернул в свою сторону. – Я рад, что ты мне рассказала, вернее, напомнила о своем отце. Ты страдала не столько из-за потери отца, сколько из-за… необычных обстоятельств, при которых произошла трагедия. Кроме того, ведь ты была в таком нежном возрасте. Неудивительно, что ты переключила свое внимание на дедушку и стала зависеть от него. Хоть я и не психиатр…
– Слава Богу, – пробормотала Мег.
– Мег, дорогая, ты не можешь не считаться с такой важной профессией из-за своих отрицательных переживаний. Ты ведь даже не пробовала обратиться к специалисту. Вот мой психиатр очень мне помог, и я понимаю теперь твой комплекс. Это вовсе не так сложно.
– Неужели?
– Любимая, я просто пытаюсь тебе помочь, – терпеливо продолжал Ник. – Страх смерти своей и близких тебе людей – это основное человеческое чувство. Умом ты понимаешь, что твой дедушка невечен. А сердцем ты не хочешь или не можешь принять это. Тебе это вдвойне тяжело, потому что ты потеряла родителей в раннем возрасте и при болезненных обстоятельствах; Дэн стал для тебя не только дедушкой, но и папой и мамой. Вполне понятно, что тебя охватывает паника при мысли о возможности его потерять или при простом упоминании о его невечности. В тебе сразу же оживают воспоминания о той первой утрате.
– Я не паникую. Я уже давно не переживаю тех страшных ощущений… – Она замолчала. Мег не рассказывала Нику о тех угнетающих, не контролируемых ею ощущениях, которые она иногда испытывала, ведь это было так давно… прошли годы.
Он не потребовал объяснений. Посмотрев на часы, он встал и потянулся за хрустальным шариком.
– Я буду хранить его у себя, пока ты сможешь спокойно смотреть фактам в глаза. Вот тогда мы с тобой сядем рядом и будем смотреть на падающие снежинки. Спокойной ночи, дорогая. Ты же знаешь, я всегда в твоем распоряжении.
«Конечно, за исключением тех случаев, когда ты нужен Каре. Или Эмили. Или Нику-младшему».
Вспомнив об этих мыслях – она только подумала, но ничего не сказала вслух, – Мег опустилась на диван и стала крутить кольцо на мизинце. Это был ее обычный жест, она даже не замечала его. Она вовсе не ревновала Ника, конечно, нет. Он официально разъехался с женой задолго до того, как познакомился с Мег. Да она и не смогла бы любить или уважать человека, который пренебрегает своими детьми. Дети – это самое главное.
И все же… Неужели это так неразумно с ее стороны – желание быть на первом месте у человека, хотя бы не всегда, а лишь в моменты, свободные от других его обязательств, когда ребенок, живущий в душе каждого человека, плачет и хочет, чтобы его успокоили? С той холодной зимней ночи она больше не чувствовала абсолютной поддержки ни с чьей стороны. Иногда поверхностный диагноз Ника безмерно раздражал ее, но на этот раз он оказался в чем-то прав. После смерти родителей она пыталась найти им замену в лице деда, но она всегда знала, что у нее есть немало соперников, жаждущих его любви и внимания, – не только бабушка, но главным образом драгоценные камни – его радость и наваждение. Иногда ей казалось, что дед мог пожертвовать всем – ею и даже бабушкой – ради холодной красоты драгоценных камней.
Кольцо вращалось под пальцами Мег и блистало то красным, то голубым радужным светом, характерным для бриллианта. Это кольцо с девизом было сделано в начале викторианской эпохи. Надпись на внутренней стороне кольца гласила: «Je suis ici en lieu d'ami» (Я здесь вместо друга). Хотя кольцо давно уже перешло со среднего пальца Мег на мизинец, она по-прежнему с удовольствием носила его. Это первое кольцо с девизом, подаренное ей дедушкой, положило начало ценнейшей коллекции, которой сейчас владела Мег.
«Я здесь вместо друга». Вот поэтому она продолжала носить кольцо-безделушку, из которой выросла, свято веря в силу выгравированных на нем слов. Друг… Человек, знающий все твои недостатки и тем не менее любящий тебя. А Дэн знал ее недостатки. Он часто ей на них указывал! И несмотря на них, все равно любил внучку. Она потеряет его тоже, как потеряла отца.
Пусть это случится не сейчас. Пожалуйста. У него ведь ничего серьезного, обычная простуда. Восемьдесят два – не возраст, по крайней мере, не в наше время. Многие доживают и до ста лет.
Но Даниэль Минот лгал о своем возрасте, как лгал он и о многих других вещах, даже о своем имени. Он заявлял, что его предок – знаменитый европеец по фамилии Минот, золотых дел мастер, живший в XVI веке. Подобное заявление абсурдно само по себе – не многие люди могут проследить свои корни в глубь веков, но Минот, урожденный Даниэль Мерк, без зазрения совести украсил свое генеалогическое древо славными родственниками, достойными похвалы. Со стороны матери он являлся родственником Кастельяни, возродившего этрусское искусство грануляции, когда мельчайшие крупинки золота плавятся в однородную массу. Техника, разработанная семейством Кастельяни, умерла вместе с ним, однако когда их потомок находился в щедром расположении духа, то от него можно было услышать, будто ему известен этот семейный секрет, как и многие другие фантастические навыки, которыми владели и гордились его предки. Его прадедушка обучал Нито,[1] когда тот трудился над короной Наполеона перед его восшествием на французский трон, а его дедушка обучил всему Лалика.[2]
Скорее всего Яков Мерк вообще ничего не знал о Лалике. Польский эмигрант вел трудную жизнь в начале века, живя со своей семьей в перенаселенной квартире в Нью-Йорке. Все-таки слушатели не могли не подумать: видимо, есть какая-то основа для буйной фантазии сына, чем же еще можно объяснить непреходящую страсть Минота к сложнейшей технике, применяемой при ювелирных работах, и его глубокое знание драгоценных камней? Ни одна из его историй о том, как он начал трудиться на этом поприще, ничего не проясняла. В них отсутствовала логика, эти рассказы противоречили один другому; но вполне вероятно, что однажды он поведал правду, сообщив о том, как его арестовал бдительный полицейский, так как во время снегопада юноша простоял почти три часа, прижав нос к ледяному стеклу витрины магазина Тиффани на углу Пятой авеню и Тридцать Седьмой улицы. Лишь вмешательство самого Луиса Тиффани,[3] выходившего из магазина в этот решающий момент, спасло парнишку от ареста. Луис, эксцентричный бунтарь в семье, поразился контрастом между потрепанной внешностью молодого человека и блеском роскоши, очаровавшим его. Луис ввел его в ювелирный бизнес, наняв парнишку подметать полы в конторе.
Второй любимой историей деда был рассказ о том, как он спас жизнь не то Ротшильда, не то Рокфеллера (имена менялись) во время первой мировой войны. Он записался добровольцем в армию, когда еще не достиг призывного возраста, но это не смутило ни его, ни американскую армию. Он пробыл в Европе до 1925 года. Вернувшись, он привез первые экземпляры своей знаменитой коллекции старинных драгоценностей. «Всегда можно заработать деньги в момент гибели цивилизации», – любил цитировать он неизвестный источник. Безусловно, высказывание было вполне справедливым: умирающий от голода обменяет драгоценности на кусок хлеба. Однако эта теория не говорила ничего о том, как Минот раздобыл деньги для покупки хлеба.
Великая депрессия 1929 года для Даниэля Минота стала не бедствием, а очередной удачей. Местный консерватизм не позволял ему расширить дело; поэтому накопленный капитал он использовал для приобретения по бросовым ценам драгоценностей у тех, кто был менее осторожен в бизнесе.
1
Нито Этьенн (1750–1809) – французский ювелир, особую известность получил после создания короны для Наполеона Бонапарта и тиары для папы римского Пия VII. Основатель фирмы, ныне существующей под именем «Шоме».
2
Лалик, Рене (1860–1945), французский дизайнер и предприниматель, представитель модерна, корифей ювелирного искусства и художественного стеклоделия.