– Будьте добры!.. – у Амады перехватило дыхание и она схватила старуху за рукав.
Аш от удивления поднял брови:
– Хотите фиалок? Действительно? – он выудил из жилетного кармана монету, взял цветы из дряблой старушечьей руки с набухшими венами и, сняв шляпу, подал букетик Амаде. Она приняла цветы, даже не взглянув на них. Ее будто что-то приковало к цветочнице, которая, склонив голову набок, смотрела на нее с вызывающей улыбкой. Черные, как сажа, глаза старухи, ясные и необычайно молодые, задиристо посверкивали.
– Чего тебе еще, дорогуша? – спросила она скрипучим, как ржавая дверная петля, голосом. – Такая пригожая, вся в обновах: видать, любят... Чего тебе неймется?
«Боже мой, – лихорадочно начала соображать Аманда, – она знает! Знает кто я такая и что я...»
– Будьте добры, – снова заговорила она, – скажите...
Но цветочница мотнула головой, отчужденно улыбнулась и заковыляла прочь.
– Нет, стойте! – закричала Аманда. – Не уходите!
– Отстань, милая! – бросила старуха через плечо. – Тебе ж лучше, – и, отмахнувшись, исчезла в густой толпе прохожих. Ноги перестали держать Аманду, и она, падая, начала клониться к графу.
– Что такое, дорогая? – спросил он, подхватывая ее. – Вам плохо?
– Да, – прошептала она, – плохо. Отвезите меня домой.
Не проронив больше ни слова, он усадил ее в коляску и погнал на запад по Оксфорд-стрит. У Аманды все смешалось в голове: «Что это за старуха? Что означает ее появление? Или это просто физическое воплощение каких-то глубинных неприятностей в моем рассудке, которое как-то связано с этой галлюцинацией? Но ведь при той встрече со стариком в часовне Гросвенор еще не было никаких галлюцинаций, а его сходство с этой старухой явно не случайно».
Глянула на Аша и, увидев, что он обеспокоенно наблюдает за нею, неуверенно усмехнулась и проронила:
– Наверное, думаете, что я законченная дура.
– Ничего подобного, – ответил он, улыбнувшись лукаво, и ее сердечко вдруг почему-то дрогнуло. – Просто никогда не встречал такой страсти к фиалкам.
– Не к фиалкам, а к цветочнице, она... – выпалила Аманда и осеклась. Ей очень хотелось довериться ему. Крайне необходимо было, чтобы кто-то, не будучи в тисках ее мыслей о сумасшествии, свежим взглядом посмотрел на все ее неурядицы; но если ему все рассказать, он же решит, что она совершенно спятила. – Она мне кое-кого напомнила, – закончила, помявшись, Аманда.
– Понятно, – проговорил он с отсутствующим выражением лица и к ее облегчению сменил тему: – Вчера мы говорили о бале у Марчфордов, вы по-прежнему хотите побывать на нем? У меня создалось впечатление, что вас к этому принуждает ваша мать. Но если к тому времени ваша память не восстановится, то вам будет трудно на этом светском приеме.
У Аманды сжалось сердце. Ведь вчера, когда обсуждали бал, она воспринимала все спокойно, так как была уверена, что ко дню бала ее здесь не будет – она вернется в свое время. А теперь, вероятно, придется ехать к Марчфордам. Мало того, что покажется полной дурой всем знакомым молоденькой Аманды, она еще и танцевать не умеет ни менуэт, ни всего остального, что у них в моде. А вальс уже танцуют? Это бы она смогла, но всякие смены партнеров да па с поворотами спина к спине – это выше ее возможностей.
Но, с другой стороны, она уже решилась принимать сегодня визитеров, так что ко дню бала ее либо начнут считать прежней Амандой, либо – совершенно готовой для отправки в психушку. Поэтому сейчас лучше всего вернуться домой к Бриджам и как следут подготовиться. И, подумав секунду, Аманда решительно расправила плечи.
– Разумеется, я поеду на этот раут. Мама будет весьма разочарована, если я откажусь. Как-нибудь справлюсь.
Чуть позже Аманда призвала к себе в комнату Хатчингз.
– Хатчингз, – начала она, – пришло время вплотную заняться твоей несчастной тронувшейся госпожой. Я намерена спуститься в гостиную и, как сказала мама, буду лично принимать посетительниц. И мне нужна твоя помощь. – Но, не увидев в глазах Хатчингз никакого взаимопонимания, заторопилась: – Я по-прежнему почти ничего и никого не помню. Поэтому, чтобы не ставить в глупое положение себя, не говоря уже о маме и лорде Ашиндоне, я должна серьезно подготовиться. Понятно, – замедленно проговорила Хатчингз, – вы хотите, чтобы я вам рассказала, как зовут ваших друзей?
– Да. Я с грехом пополам управлюсь, рассказывая историю о падении и ушибе головы, и очень надеюсь, что поэтому мне простятся многие промахи. Но все это сойдет, как я понимаю, только, если ты опишешь их и расскажешь мне об их привычках и все, что ты о них знаешь.
– Попробую, – неуверенно начала Хатчингз. – Сперва о Шарлотте Твайнинг.
Аманда задумалась, сдвинув брови:
– Как будто знакомое имя. Ах да, не та ли это, с кем я в ссоре?
– Она. Две недели назад на балу у леди Беверидж виконт Гленденинг танцевал с вами два раза, а с Шарлоттой – один. Ей столько же лет, как и вам, но ростом она повыше. Она тоже блондинка, но волосы у нее посветлее вашего и покурчавей, а лицом не так пригожа. Другая ваша лучшая подружка – Кордилия Фордем. Эта – толстушка, а нос у нее длинный с розовым кончиком и потому она слегка смахивает на миленькую белую крысу. Она думает, что вы – настоящее чудо и не способны сделать что-то неверно. В прошлом году вы вместе с мисс Кордилией ходили к одному учителю рисования и она влюбилась в него. Конечно, ее мамаша и папаша...
Поучения продолжались, пока Хатчингз не взглянула на часы у кровати Аманды и не заявила, что госпоже пора одеваться к ланчу.
Аманда подумала, что если напрячь фантазию, то можно обойтись и без посторонней помощи при одевании. Вся эта процедура носила крайне неприятный характер, хотя платья были пошиты так, что в одиночку их надевать было немыслимо трудно. На них было множество застежек, расположенных сзади так, что самой не дотянуться.
Хатчингз помогла выбрать платье из французского батиста сочно-зеленого цвета. Как и у большинства других ее платьев, у него были короткие рукава с буфами, и оно было щедро расшито цветочным орнаментом. Хатчингз оглядела одетую госпожу и решила дополнительно соорудить ей новую прическу – расчесала ей волосы на прямой пробор и пустила кудри каскадами над ушами.
– Ну вот, барышня, теперь вы выглядите прекрасно, – восторженно выдохнула Хатчингз. Аманда подумала, что такая прическа делает ее похожей на современницу королевы Виктории, которая будет править через двадцать с лишним лет и ее имя ничего еще не говорит служанке, поэтому Аманда промолчал. Кроме того, она вынуждена была признаться, что обновленная таким образом Аманда выглядит совершенно сногсшибательно. Цвет платья очень шел к ее атласной кремоватой коже, а его изящный крой весьма удачно подчеркивал формы.
– Скажи-ка мне, – задумчиво проговорила Аманда, – если мой папа богат, а я так хороша собой, то почему же в свои двадцать два года я все еще не замужем?
– Ну, барышня, выйти-то вы могли много раз. Когда вам исполнилось восемнадцать, за вами ухаживал Генри Таттл, поэмы писал о вас.
– А мне он нравился?
– О, еще как! Он был очень красивый и вы за него вышли бы сразу, но ваш папаша не позволил.
– А, значит, у Генри не было титула, насколько я понимаю.
– Да, барышня, да и беден он был, как церковная мышь. А потом, через несколько месяцев, вы познакомились с Эндрю Мортимером и по-настоящему увлеклись им. Я уж думала, на этот раз папаша смилуется, потому как у мистера Мортимера денег было полно. Его отец был фабрикантом. Но нет, ваш...
– Мой охотился за титулом, – закончила за Хатчингз Аманда. – Но даже при этом, вряд ли лорд Ашиндон оказался первым из пэров, кто запал на мои, так сказать, голубые очи?
– Нет, барышня, но... – Хатчингз замялась и смолкла.
– Ясно, – сказала Аманда. – Дочь Толстосума Бриджа наверняка нарушала все приличия. – И она вдруг почувствовала совершенно непредвиденный приступ гнева.
– Да, барышня, – просто согласилась Хатчингз. – Был еще сэр Джордж, в прошлом году. Всего-то баронет, а ваш папаша сказал, что его дочурке надо никак не меньше виконта.